|
Военные приключения
Калека
ГЛАВА 4
Начало сорок третьего года было критическим для союзных конвоев в Арктике. После своей неудачи в Сталинграде Гитлер решил во что бы то ни стало прекратить доступ западной помощи русским через северные морские пути. Англичанам и американцам доставалось изрядно, но доставалось от них же и нашим подлодкам. Экипажей для новых субмарин катастрофически не хватало, и потому почти весь наш выпуск отправили в Норвегию. Я, конечно, рвался назад в Лориан, в свой экипаж, но, к сожалению, Вейсс в то время находился в длительном походе, и заступиться за меня было некому. Так я очутился в Тромсё, на той самой базе, откуда когда-то вышла в свой последний поход лодка с моим старшим братом… Это было плохое предзнаменование, но выкрутиться из этих тисков судьбы я уже не мог.
Лодкой, на которую я попал, командовал очень неприятный человек по фамилии Шварц. Он тоже, как и Вейсс, был в чине капитан-лейтенанта, но был всего лишь на пять лет старше меня. Мне он жутко не понравился. Дисциплина на корабле оставляла желать лучшего, но Шварц мастерски владел рукояткой револьвера по голове, и ему подчинялись. На борту царила такая грязь, что я искренне удивлялся, как ее переносят люди. Несмотря на мое новое звание, Шварц поставил меня на мостик в качестве рядового наблюдателя, но я и не спорил. Мне было все равно, лишь бы не портить с ним отношения. Этого для моих нервов только еще не хватало.
Мы вышли в поход тотчас по моем прибытии, и через несколько дней заняли позицию в составе «волчьей стаи» на пути следования очередного каравана. Но тут разразился невиданной силы шторм, и «стаю» разметало по всему морю. Капитан боялся прошляпить из-за шторма конвой, потому страшно нервничал, вымещая свою злость на подчиненных. Обстановка на лодке была давящей, и особенно всех донимал холод. От него некуда было деться, даже мотористы возле своих двигателей не могли как следует согреться. От плохой питьевой воды меня стал мучить желудок, и я с горем пополам справлялся со своими обязанностями. Один раз меня еле откачали после страшной вахты на обледенелом мостике, и мне тогда очень захотелось побыстрее умереть, лишь бы эти мучения кончились раз и навсегда. Контраст между службой у Вейсса и на этой чертовой лодке был разительным. Хорошо, что нас еще не бомбили, я бы точно чокнулся. Что, впрочем, со мною и случилось позже.
Итак, шторм наконец утих, но Шварц не хотел устанавливать радиосвязь с другими субмаринами, опасаясь, что наше местонахождение может засечь противник, и тогда о внезапной атаке не могло быть и речи. Караван появился на следующее утро, но подойти ближе к нему не представлялось возможным, потому что он охранялся большим авианосцем. Наш капитан не был, конечно, страшным храбрецом, но он решил во что бы то ни стало этот авианосец атаковать. Он был неимоверно тщеславен, и это заменяло ему все положительные качества.
Целый день Шварц советовался со специалистами, наблюдая за конвоем и высчитывая углы различных вариантов атак. Ночью мы всплыли с намерением обогнать конвой, но самолеты загнали нас обратно под воду. Оказывается, на них были установлены радары, и они засекали нас в кромешной темноте, как только рубка лодки или даже перископ показывались над водой. Капитан бесился, но ничего путного ему на ум не приходило – против радара в открытую не попрёшь. Ничего не оставалось делать, как только надеяться на другие субмарины. Если какая-то из них, более совершенная, чем наша, пустит ко дну один или два корабля, то в образующейся неразберихе мы получим немалый шанс оторвать себе что-либо на своем фланге. В этом и заключалась тактика «волчьей стаи» - нападает самый смелый, остальные рвут в куски, и если удача на стороне подводников, то врагу не помогут никакие самолёты с радарами.
Но прошло еще два дня, караван почти достиг границы льдов, а ничего не происходило. В подводном состоянии обогнать конвой мы не могли, слишком уж высока была у него скорость. Эсминцы и корветы рыскали вокруг, сбрасывали бомбы в ответ на любой подозрительный шорох в недрах океана. Напряжение достигло предела, и тогда Шварц решил напасть на небольшой сухогруз, плетущийся в самом конце конвоя. С трудом заняв выгодную позицию, мы пустили торпеду, и этот выстрел чуть не стал для нас роковым.
…Торпедированное судно взорвалось и пошло ко дну, но на нас тотчас же набросились корабли охранения. Мы попытались уйти на глубину и вырваться из опасной зоны, но первым же взрывом у нас заклинило рули. Лодка потеряла управление и могла стать легкой добычей для атакующих. Тогда, маневрируя одними лишь двигателями, Шварц попытался на малом ходу проскочить под преследовавшим нас кораблем и скрыться. Эта затея удалась лишь отчасти. Проскочить мы смогли, а вот скрыться – нет. Взрывы раздавались совсем близко один за другим, с малыми интервалами, и казалось, от них лопнет голова. Внутри лодки все перемешалось, ее корпус затрещал, от внутренней обшивки с оглушительным звоном стали отлетать заклепки. Где-то в моторном отсеке образовалась сильная течь, и лодка стала наполняться водой.
Я здорово перепугался. Мне показалось, что очередной бомбой нас вот-вот разнесет на куски. Капитан приказал застопорить машины и затаиться. Течь удалось ликвидировать, но положение все равно оставалось серьезным. Из строя вышли многие приборы, в нижних помещениях воды уже было по колено, а кое-где и по пояс. Бомбы вдруг перестали рваться, но все прекрасно знали, что означает эта передышка. Противник пытался определить наше местоположение гидролокатором. В лодке установилась гробовая, гнетущая тишина, только противно цокали по металлическому корпусу посылки сигналов вражеского локатора. Мы понимали, что тут надеяться не на что. Эсминец не уйдет, покуда нас не утопит, или у него не закончатся бомбы. Но на последнее надежды не было – к месту боя подходили еще два корабля, шумы их винтов мы прекрасно слышали и без всяких приборов.
Лодка медленно погружалась в глубину, лишенная хода, и приборы показывали уже девяносто метров. Я знал, что корпус нашей устаревшей субмарины может выдерживать чуть больше ста, и меня охватила паника. Было ясно, что как только англичане снова начнут закидывать нас бомбами, то взрывами нас зашвырнет еще глубже. Я во все глаза пялился на командира, со страхом выискивая на его лице признаки катастрофы. Шварц был бледен, но все еще держался, настороженно прислушиваясь к окружающим нас звукам. Однако было видно, что он прекрасно понимал, насколько безнадежно наше положение. Эсминцы затаились, прослушивая глубину, и тут Шварц не выдержал. Играть в прятки дальше было бессмысленно. Он в бешенстве швырнул на пол бортовой журнал, в котором я делал записи, и приказал развить самый полный ход.
- Мы не дадим им сделать первый удар! – заорал он.
Тотчас на лодке все пришло в движение. Кто-то истерически захохотал. Терять нам все равно было нечего, и командир стал бешено маневрировать.
Уйти нам опять не удалось. Через несколько минут на нас снова посыпалась взрывчатка. Одна из бомб разорвалась в районе носовых отсеков, но все разрушения, причиненные ею, окупились одним счастливым для нас обстоятельство: рули глубины снова пришли в действие. Течь удалось ликвидировать почти полностью, а поврежденные отсеки мы быстро изолировали. При этом погибло несколько торпедистов, которыми пришлось пожертвовать ради спасения корабля. Они были ранены взрывом и оглушены, и их можно было еще спасти, но вода врывалась в пробоины с такой силой, что положение становилось критическим. Носовые торпедные аппараты вышли из строя, но об этой потере сейчас думалось меньше всего.
Каким чудом нам удалось оторваться от преследования, никто так и не понял. Эсминцы вдруг перестали разбрасывать бомбы, круто отвернули и на высокой скорости умчались прочь. Наверное, у них все же кончились бомбы, хоть это и было весьма и весьма сомнительно. Капитан выдвинул и такую версию: пока эсминцы гонялись за нами, далеко ушедший в это время караван с ослабленным прикрытием подвергся новому нападению. В любом случае нам дико повезло, потому что против новых английских сонаров у нас не было абсолютно никакой защиты.
Итак, через несколько часов лихорадочной работы нам удалось откачать забортную воду и всплыть на поверхность океана. Конвоя и след простыл. В небе не было ни одного самолета, на горизонте – ни одного дымка. Шварц осмотрел повреждения и решил возвращаться на базу. Иного решения и быть не могло. Лодка походила на раздавленную консервную банку, и повторной атаки могла не выдержать.
Но, как только мы запустили двигатели и повернули на восток, сигнальщик вдруг заметил на горизонте одиночный танкер. Очевидно, этот корабль нагонял свой конвой после устранения каких-то неполадок в двигателях – ведь ни для кого не секрет, что владельцы американских компаний, поставлявших суда для конвоев, в первую очередь старались избавиться от первосортного барахла. Несмотря на плачевное состояние, в котором находилась наша лодка, Швару всё же решил перехватить этот танкер, тем более что он, и не подозревая об опасности, быстро нас нагонял.
Когда с танкера заметили идущую наперерез торпеду, выпущенную нами из кормового аппарата, было уже поздно. Корабль взорвался, разломился на две части и стал тонуть. Содержимое его танков, к нашему удивлению, не загорелось, и позже мы обнаружили, что он вез не нефть, а загустевшее на арктическом холоде льняное масло. Шварц подвел лодку ближе, и мы, невзирая на опасность быть обнаруженными с воздуха, стали наблюдать за гибелью вражеского судна. Его экипаж лихорадочно покидал корабль, одна шлюпка перевернулась, а другой не хватало на всех желающих в ней очутиться.
Танкер был под американским флагом. Шварц стоял на мостике и дико хохотал, указывая своему помощнику на барахтающихся в ледяной воде американцев. Мне вдруг показалось, что он сошел с ума. Но многие из экипажа тоже поддержали своего командира, пытаясь таким странным образом освободиться от изнуряющего напряжения последних кошмарных часов. А мне было не до смеха. Я глядел во все глаза на обреченных людей, и в душе моей начинала закипать бешеная ненависть к ним, лелеемая мною с того самого дня, когда я получил известие о гибели моего брата. Его субмарину утопила американская летающая лодка, когда он атаковал, возможно, точно такой же танкер. «Проклятые янки!» - подумал я., и мне захотелось немедленно их всех убить. Я вспомнил приказ гросс-адмирала и подошел к командиру.
- Мы что же, так и оставим их плавать в этом море? – спросил я, сверкнув глазами.
Шварц сначала как бы не понял, о чем это я, он удивленно поглядел на меня, потом протянул мне бутылку спиртного, из которой он заправлялся по очереди со старшим офицером.
- Хлебника-ка, парень! – хихикнул он и ткнул меня кулаком в бое. – И оставь эти дурацкие мысли в покое.
Американцы оказались такими болванами, что и не подумали воспользоваться спасательными плотиками. Эти плотики так и остались на гибнущем корабле, принайтовленные к палубам, эти олухи не захотели, видимо, мокнуть в холодной воде на плотиках и опрометчиво понадеялись на возможности своих более-менее комфортных шлюпок. Ну где еще таких поискать? Разве что только на курортах Флориды?!...
Шварц не стал дожидаться, покуда перевернется вторая шлюпка, а изготовил зенитный пулемет и первым начал стрельбу по тонущим. Затем он давал нажать на гашетку всем желающим, и мало кто отказался. Одному американцу, который всё норовил подплыть к субмарине в поисках спасения, капитан разбил голову кинутой удачно с высоты мостика бутылкой, и тот, пуская кровавые пузыри, сразу же пошел на дно.
- Получай свой ДОЛЛАР! – злобно сострил Шварц и снова залился диким хохотом.
В оправдание своё могу сказать, что мне так и не довелось пострелять из того пулемета. Не то, правда, чтобы я не хотел этого совсем. Но пока я колебался, на воде не осталось больше ни одного человека, только плавали перевернутые шлюпки да трупы в ярких спасательных жилетах. Как только мачты танкера скрылись под водой, капитан отдал приказ к погружению, и вот тут-то со стороны солнца налетели самолёты…
Мы еле успели нырнуть, а когда подняли перископ, то увидели, что за нами увязался хорошо вооруженный корвет, причем оснащенный и радаром, и сонаром новейших конструкций. Это снова повергло команду в уныние. И я вдруг понял, что второго такого испытания уже не переживу.
Ту катастрофу, которая последовала за этим, легче представить, чем описать. Да я и сам мало что помню. Я был в ужасе, и мозги мои не соображали. Бомбы ложились совсем рядом с лодкой, по отсекам со свистом летали выбитые заклёпки, обломки приборов и механизмов, калеча и убивая людей. Я не мог тогда понять, как такие удары мог выдержать и без того израненный корпус нашей субмарины. Всё в лодке ходило ходуном, крики раненых раздавались отовсюду. Погас свет, и лодка резко накренилась на борт, как будто собиралась перевернуться вверх тормашками. Открывались старые пробоины, которые мы утром с таким трудом заделали, повсюду зловеще шумела врывающаяся в лодку вода. Нарушилась внутренняя связь, и Шварц метался по лодке как угорелый, раздавая налево и направо приказы и зуботычины. На какое-то время ему удалось вывести лодку из-под ударов, и сейчас я считаю, что то, что я сейчас жив – целиком его заслуга, и не потому, что произошло потом между нами, а благодаря тому, что он сумел в критический момент погасить панику и заставить всех работать с утроенной силой.
Итак, бомбы стали рваться далеко в стороне, но передышка эта была недолгая. Корвет снова нащупал нас, и очередным мощным взрывом разбило аккумуляторы. Ядовитая жидкость стала вытекать из электролитных баков, отравляя остатки воздуха внутри отсеков. Я больно ударился головой о переборку, и ничего уже не соображал. Я совершенно обезумел, и не мог себе представить того, что нахожусь на чудовищной глубине в погибающей лодке и ничего не могу поделать для своего личного спасения. К тому же голова раскалывалась от удушающих испарений электролита, спрятаться от них было негде, и это было ужасней всего, ужасней даже ужаса самой смерти. Задыхаясь, я всерьез подумал о том, чтобы сразу кончить эти муки. В проходе, куда меня вышвырнуло из рубки ударной волной, я наткнулся на застрелившегося боцмана, и в руке его еще дымился пистолет. Я схватил этот пистолет и проверил обойму, но в этот момент меня увидел Шварц. Он всё понял, схватил меня за горло и так стукнул своим кулаком по темечку, что из глаз искры посыпались! Я вырубился, и больше в спасении лодки никакого участия не принимал.
Очнулся я, когда всё стихло. Сначала я подумал, что это уже полный конец, и я на том свете. Но тут же я услыхал звуки возбужденных голосов на мостике. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я увидел, что в отсеке было полно воды, переборки были разломаны, но в других помещениях горел слабый свет, и воздух очистился – работало несколько уцелевших вытяжных вентиляторов. СУБМАРИНА КАКИМ-ТО ЧУДОМ ВСПЛЫЛА! Мне показалось, что меня преследуют предсмертные видения.
Но нам и на самом деле повезло. Когда я пришел в себя, старшина сигнальщиков рассказал мне, в чем было дело. Атакующий нас корвет заметили на другой подводной лодке, находившейся поблизости. Вернее, лодка пришла на звуки взрывов глубинных бомб, когда ее командир понял, что противник расправляется с нами. По словам гидроакустиков, фиксировавших каждый шум с поверхности, картина боя выглядела приблизительно так: рискованным маневром с близкого расстояния с подлодки выстрелили веером тремя торпедами в корвет, но тем самым экипаж этой субмарины навлек гибель на себя. Капитан не рассчитал, и тонущий противник протаранил лодку, и в момент удара на ней взорвались оставшиеся торпеды, а на корвете – глубинные бомбы. Ни от лодки, ни от корвета ничего не осталось, только огромное пятно вытекшего из баков горючего.
...Мое состояние оставляло желать лучшего. Я видел, как из лодки наверх поднимали тела погибших, и вид их был ужасен. Меня стошнило, но легче не стало. Обуреваемый противоречивыми чувствами, я кое-как выполз на палубу и стал жадно вдыхать свежий морской воздух сожженными легкими.
Тут до меня дошло, что на мостике царит какое-то оживление. Капитан и несколько офицеров свесились по пояс за ограждение рубки и с кем-то разговаривали на английском. Я повернул голову и увидел внизу под нами уцепившегося за лафет пушки обожженного и покрытого нефтяной пленкой человека. Он о чем-то умолял командира и протягивал к нему искалеченную руку. Но офицеры только посмеивались, и я понял, что это чудом спасшийся моряк с вражеского корабля. Очевидно, он просил не оставлять его в море и взять на борт, но Шварц и не думал этого делать.
- Американец с танкера, - сказал он мне, увидев, что я кое-как очухался и начинаю проявлять интерес к происходящему. Он понимал причину моего интереса к американцу. Выпытав у того все интересующие сведения о прошедшем конвое, Шварц прикидывал, каким бы образом лучше всего от него отделаться. И прикинул.
- На, постреляй немного, - сказал он и протянул мне пистолет, который отобрал у меня до этого. – Ты, кажется, этого сегодня еще не делал.
Я снова взглянул на американца, и его жалкий вид вызвал во мне бурю эмоций. Я вдруг почувствовал, как сильно ненавижу американцев, и не только за то, что они убили моего брата. С англичанами или русскими было бы сложнее, потому что одни сражались по принципу, а другие по приказу. Но американцы! Продажные янки! Для них запах денег дороже любых принципов! Я знал, что в команды американских торговых судов для конвоев набирают всякий сброд, разное отребье, готовое продаться за доллары кому угодно. Вся жалость испарилась во мгновение ока. В голове вихрем пронеслись переживания и мучения последних минут во время бомбежки, и я, не испытывая совсем никаких угрызений совести от того, что собирался сделать, двинулся к американцу. Его обожженное, красное как круг колбасы лицо не выражало ничего, кроме смертельного ужаса. Он уже все прекрасно понял, но продолжал крепко цепляться за пушку. Нетвердым шагом я приблизился к нему и со всего маху дал по отвратительной роже каблуком.
Американец пронзительно закричал и закрыл окровавленное лицо изуродованными руками. Вид свежей крови совершенно взбесил меня, и я принялся наносить ему один удар за другим. Скоро он перестал кричать, а только жалобно стонал, но это только распаляло вдруг пробудившуюся во мне жкстокость. Я что-то выкрикивал, а офицеры на мостике громко ржали в ответ. Некоторые матросы подбадривали меня, кто-то взялся даже было помочь, но Шварц отогнал его, чтобы не портил зрелища.
Я колошматил бедного американца до тех пор, пока он сам не свалился с палубы в море. Лодка шла самым полным ходом, на который только в таком состоянии была способна, и безвольно распластавшееся на воде тело в изорванном спасательном жилете быстро отнесло далеко за корму. Я тоже упал без сил, и тогда меня наконец втащили внутрь.
Я не знаю, поймете вы меня, или нет… Сейчас я и сам не могу до конца понять себя в тот момент. Я не оправдываюсь, я поступил ужасно, хотя вполне естественно для того дикого времени. И, кстати, первым ударом своего каблука я выбил тому несчастному глаз, и этот глаз так и остался лежать целым и невредимым на окровавленной палубе рядом с оторвавшейся подметкой моего сапога… пока и его, и подметку не смыло в море при погружении.
Обновлено 8 января 2018 г.
Закончено 11 января 2018 г.
|
