|
Калека
ГЛАВА 3
- В июле 1942 года, - начал Фразе свой рассказ, - я прибыл в порт Лорьян – базу наших подводных сил в оккупированной части Франции. И почти в тот же день меня определили на одну лодку, которая должна была выйти в море через несколько часов.
Меня на ней приняли дружелюбно, несмотря даже на то, что я не имел никакой определённой специальности. Субмарины уходили в то время в походы с постоянными недокомплектами экипажей, и потому на борту каждая лишняя пара рук была в огромной цене. Командиром корабля, на который я попал, был опытный моряк – капитан-лейтенант Вейсс. Они числмлся на хорошем счету у командования, к нему благоволил сам Дениц. За несколько удачных походов к берегам Северной Америки он довёл общий тоннаж потопленных им судов до 100 тысяч тонн – и был награждён за это Рыцарским крестом. Правда, позже я узнал, какой ценой эти результаты были достигнуты – он редко возвращался на базу с полным экипажем, а в одном походе, рассказывали, погибло чуть ли не две трети его людей. Вейсс был рисковым парнем, но выкручивался из любых передряг, невзирая на потери. Все считали, что он родился под счастливой звездой.
Вейсс был неплохим человеком, но очень строгим командиром. Если его кто и недолюбливал, то уважали все. Наказывал он безжалостно, но совершенно справедливо. По человечески он отнесся и ко мне – к желторотому юнцу, который чуть больше года назад как кончил гимназию и даже пороха не нюхал. Как только он выяснил, что у меня хороший почерк, то сразу же избавил меня от утомительных с непривычки авралов и посадил за «Справочник по торговым флотам», чтобы я выписывл из него, какие суда немецкими субмаринами уже потоплены, а какие только введены в строй. Постепенно мне, конечно, приходилось стоять и вахты на ходовом мостике, но основной работой все же был этот справочник. Благодаря ему я получил обширные знания в области морского судостроения, хотя после войны они мне так и не пригодились. Я до сих пор не могу смотреть на море – терпеть его не могу.
Первый мой поход прошел неожиданно удачно, хотя действительность оказалась все же куда как менее романтичной, чем представлялось мне в училище. Боевая субмарина оказалась совсем не такой комфортабельной, как учебные корабли в Данциге. Питьевая вода в походе строго лимитировалась, об ежеутреннем умывании вообще не могло быть и речи. В море каждый моряк по традиции отращивал себе бороду – последствия все той же экономии воды. Теснота царила неимоверная, на двух человек экипажа полагалась одна койка. Едва заступившие на вахту освобождали место, появлялась другая смена и укладывалась спать здесь же. Морской болезни я не был подвержен, и в этом мне очень повезло: в свежую погоду волны швыряют подводную лодку куда как сильнее, чем другие корабли…
Итак, нашу лодку навели по радио на британский конвой, шедший в Нью-Йорк. Мы знали, что в этом районе действуют еще несколько германских субмарин, и потому могли рассчитывать на успех. Конвой был небольшой, всего четырнадцать судов, но он хорошо охранялся: в его состав входил один «кам-шип» - торговое судно в полном грузу, оснащенное также универсальными катапультами и шестью тяжелыми истребителями «харрикейн». Его-то мы и потопили в первую очередь, и капитан не пожалел на такую добычу четыре торпеды. Англичане в один миг оказались без воздушного прикрытия. Они так ничего и не поняли, пока на поверхности моря не остались одни обломки, всплывшие со злополучного «авианосца». А когда корабли охранения кинулись за нами в погоню, то мы были уже далеко позади и атаковали какой-то плетущийся в конце каравана зерновоз, который мы приняли сначала за судно-ловушку. За один день мы добились неплохих результатов, истратив всего пять торпед. Весь экипаж ликовал, и капитан приказал поставить на стол шнапс. Это было мое первое боевое крещение, и потому я радовался больше всех. Я был горд за своего командира, я был горд за германский подводный флот, даже более того – я был счастлив за весь немецкий народ, и нашего ФЮРЕРА в первую очередь. И я тогда всерьез подумал о том, что совершенно нестрашно умереть за ВЕЛИКУЮ ГЕРМАНИЮ, смело ответившую на вызов таких сильных и опасных хищников, как Англия и Америка…
Опасаясь преследования, капитан увел подлодку далеко к югу от конвоя. Два дня нам потребовалось, чтобы снова настичь его, но вернувшись, мы обнаружили, что англичане прислали на помощь своим кораблям эскортный авианосец. Нас сразу же обнаружил самолет охранения и принялся бешено обстреливать из пушек и пулеметов. Мы еле увернулись от его атак и ушли на глубину, но потеряли убитыми трех матросов – среди них был и наш рулевой, специалист высшего класса. Ночью мы всплыли для подзарядки аккумуляторов, но и речи о преследовании уже не могло быть. Внезапной атаки повторить уже не удалось бы, и капитан радировал в штаб о нашем новом местоположении. Штаб перенацелил нас на другой караван, пробиравшийся от Ньюфаундленда на север, и мы пустились в путь.
За три недели плавания в Северной Атлантике я сильно изменился. Конечно же я здорово окреп, почернел на летнем морском солнце, обветрился и загрубел, и наивно стал чувствовать себя настоящим морским волком. Впрочем, я все же многому научился за это время. Я стал здорово распознавать звезды в ночном небе и с удивительной точностью мог без дальномера или всякого другого приспособления определять расстояние до какой-нибудь точки на горизонте. Я стал прочно входить в совершенно новую для меня среду моряков подводной лодки, и меня все больше и больше считали своим. Хотя первое время приходилось трудно, я все-таки был на вершине своего счастья, и только ждал случая, чтобы отличиться. Конвой был уже где-то близко, но точный курс его нам известен не был, и потому капитан обещал награду тому, кто первым обнаружит дымы на горизонте. Я старался вовсю, но удача мне так и не привалила. Конвой обнаружили, когда я спал на своей узкой койке после утомительной ночной вахты.
Какое-то время после встречи Вейсс держался на значительном расстоянии от обнаруженного противника. Согласно переданной по радио информации конвой насчитывал около пятидесяти судов и шесть кораблей охранения. Авианосцев поблизости не было, и можно было смело начинать операцию по уничтожению.
Конечно, добыча была великовата для одной лодки. Шесть кораблей охранения представляли серьезную угрозу, но капитан верил в свою звезду. И небезосновательно. Забегая вперед, скажу, что его звезда не закатилась даже с окончанием войны – я знаю теперь, что он победно прошел ее всю до самой капитуляции флота – и представлял собою тип такого моряка, какими и могла только гордиться наша нация. То, что для достижения своих целей он прибегал порою к варварским методам, этого тогда никто, кроме противника, не ставил ему в вину. Приказ, считал он, есть приказ, а цель должна оправдывать средства. Наш шеф, адмирал Денниц, не считался ни с какими нормами международного морского права, и требовал того же от подчиненных. Он был одним из инициаторов «тотальной войны», вы прекрасно знаете, что это такое, и в наказание получил от американцев только десять лет, которые благополучно отсидел в комфортных условиях, шутка ли? Так вот, самым главным качеством для командира в те годы была фанатическая преданность родине и безумная отвага плюс невероятные способности в единоборстве с могущественным противником: всего этого у Вейсса было в избытке, и, конечно же, за это его никто не винит и сейчас. Вейсс не был ни карьеристом, ни садистом, в целом он был хорошим человеком, но слепое повиновение изуверским приказам… Было то лишь ПОВИНОВЕНИЕ этим приказам, или СУЩНОСТЬ ущербной натуры Вейсса – для меня так и останется загадкой. Нам вообще-то с ним не по пути, но тогда, в 1942-м году, он был для меня богом, и я считал его действия и приказы основой для наиточнейшего подражания. Я и тогда не был фанатиком, и примите к сведению, что я еще ничего не знал о судьбе своего несчастного брата. Тогда я был только не в меру восторженным немцем, и врагов нашей нации я всего лишь ЖАЛЕЛ, как жалеют, например, попавших по глупости под колеса автомобиля собак но я еще тогда никого не НЕНАВИДЕЛ.
А теперь слушайте, что было дальше.
Итак, капитан Вейсс твердо верил в свою звезду, и на другой день к вечеру мы торпедировали отставшее от конвоя судно, тонн этак 3000 водоизмещением. Конечно, хотелось бы взять чего-нибудь покрупнее, но у Вейсса появился некий план.
Мы снова отошли в южном направлении, чтобы избежать ответных действий противника. Капитан часто менял курс, петляя как гончая, напавшая на путаный след, но в конце концов лодка вышла на ту же позицию, с которой был произведен пуск торпеды. Еще днем капитан рассмотрел в бинокль корабли охранения и выяснил, что ни на одном из них нет радарных установок. Вейсс был наверняка уверен в том, что англичане не бросят экипаж торпедированного судна на произвол судьбы и направят для спасательной операции конвойный корабль. Этого требовало от них командование – спасать гибнущих даже ценою собственной жизни.
На воде на месте гибели судна качались две спасательные шлюпки и светились маленькие фонарики. Мы знали, что такие фонарики англичане и американцы цепляют к спасательным жилетам, чтобы было легче обнаруживать терпящих бедствие людей. Ближе к полуночи на горизонте появился силуэт корабля. Капитан-лейтенант приказал не спеша погружаться под перископ. Это был эсминец охранения – серьезный противник, но разглядев его внимательней, мы увидели, что это не грозный боевой корабли, а самое настоящее старьё – одно из тех ржавых корыт, которыми жадные до наживы американцы снабдили своих нуждающихся союзников в обмен на первоклассные базы в их атлантических колониях.
Дальнейший план действий был ясен. Я сидел в рубке и записывал то, что диктовал мне командир. Это были тактико-технические данные эсминца. Наблюдая в перископ, Вейсс еще раз удостоверился а том, что радиолокатора на корабле нет м в помине, и отдал распоряжение на всплытие в нескольких милях от противника.
Вот тогда меня и взяло первое, слабое еще сомнение. Я понял, что командир намерен уничтожить спасательное судно. Конечно, я далек был от мысли возражать или даже просто высказывать свои мысли вслух, но мне вдруг показалось, что я оказался замешан в совершении некоего злодейства, далеко не столь безнаказанного, как оно могло показаться на первый взгляд. Я отогнал от себя эту мысль, весь поглощенный азартным ожиданием выстрела торпед. Враг есть враг, и с ним нечего церемониться. С нами церемониться тоже не станут, очутись мы в таком же самом положении, что и этот несчастный корабль.
Короче, как только эсминец принял всех до единого спасенных на борт, мы его и прикончили… Первая торпеда попала прямо в отделение боезапаса, и на месте катастрофы поднялся в небо гигантский яркий факел. Спасенных на этот раз не осталось, да это и не предусматривалось нашим капитаном. Отсутствие на вражеском корабле радара привело к гибели более трёхсот человек.
Домой мы вернулись через полтора месяца с хорошей добычей и малыми потерями. Однако поход хоть был на удивление удачным, но очень утомительным. Подходили к концу горючее и продовольствие, питание оставляло желать лучшего, от морской воды постоянно чесалась кожа, люди стали злыми и раздражительными. Ссоры вспыхивали по всякому поводу, и только железная дисциплина, которую поддерживал на подводной лодке наш неутомимый капитан, не позволяла морякам развинтиться окончательно. Мне тоже доставалось изрядно, но настроение у меня было куда как бодрее, чем у остальных. Я возвратился из похода уже настоящим моряком и знал, что получу столь желанный ЗНАЧОК ПОДВОДНИКА, и что следует еще немного потерпеть, и исполнятся наконец все мои остальные желания – теплый душ, свежее белье, королевская пища и отдых. К тому же я брал пример с капитана – он олицетворял собою все те качества, которыми, по моему разумению, должен обладать настоящий морской волк. Командовать подводным крейсером мог только такой железный человек, как капитан-лейтенант Вейсс. Я старался подражать ему, и в будущем уже отчетливо видел себя на капитанском мостике самой первоклассной субмарине рейха...
По дороге в Лориан нас несколько раз засекали и атаковали вражеские самолеты. Мы получили множество пробоин и никак не могли подзарядить аккумуляторы – нас бомбили и обстреливали даже ночью. Лодку так трясло при близких разрывах, что, казалось, вывернет наружу все кишки. Я пережил тогда немало страшных минут, но унывать и не думал. Капитан умело маневрировал, и вскоре район действия противолодочной авиации противника остался позади. Когда лодка наконец вошла в гавань, я готов был кричать от восторга. Капитан заметил моё состояние и истолковал его правильно.
- Из тебя выйдет бесстрашный моряк, сын мой, - как-то похлопал он меня по плечу не без некоторой напыщенности. – Можешь рассчитывать на Железный Крест…
Я подумал, что ослышался. ЖЕЛЕЗНЫЙ КРЕСТ! Правда, он был уже обещан наблюдателю, который первым заметил тот конвой, но капитан разъяснил мне, что ценит в подчиненных не только острое зрение.
- Вот так я и получил свой Железный Крест первой степени – единственную награду за всю войну, но зато КАКУЮ! Я горжусь им и по сей день, потому что заработал его честно. И вот, постепенно, друзья мои, я подхожу к главному.
Фразе сделал паузу.
-…После похода меня отправили учиться на фенриха в военно-морское училище в местечке Мюрвик недалеко от Фленсбурга. Но перед этим мне дали трехнедельный отпуск, и я поехал домой.
А дома меня ждали ужасные вести, которые если и не сломили меня тогда, то настолько повлияли на мое отношение к происходящему вокруг, что я почувствовал, как быстро начинаю терять интерес к тем ценностям, которые создал себе до этого.
Я узнал, что мой брат погиб в Арктике, а сестра пропала без вести в Северной Африке. Она служила телефонисткой при штабе генерала Роммеля. Моторизированный штаб Роммеля разгромили англичане, и предполагалось, что она попала в плен. Но справки через Красный Крест не дали никаких результатов, тогда как и в списках погибших она не числилась. Я до сих пор не знаю, что с ней стало, и это, конечно, ужасно даже сейчас, а тогда эти два известия наповал убили меня. И я впервые почувствовал тот еле ощутимый поначалу дух неуверенности, который начинает чувствовать любое живое существо на свете, столкнувшись со смертью другого, близкого ему по крови существа. Я тот, который с такой откровенной радостью воспринял гибель множества других, совершенно далеких от меня существ, сам служивший частью грандиозного орудия, несшего ему гибель, и страстно мечтавший продвинуться как можно ближе к управлению этим орудием, я вдруг почувствовал, наконец, страх собственной смерти.
Длилось это, правда, недолго. Страх подступил и отступил, и на месте, предназначенном ему в моей душе, стала зарождаться слепая ненависть – теперь понятие ПРОТИВНИК превратилось для меня в определение ВРАГ. Эти Враги убили моих родственников, неважно, за что и почему. Я стал этого врага ненавидеть, и уверенно считал эту ненависть благородной. На самом же деле, как потом оказалось, этой ненавистью двигал все тот же страх за собственную жизнь. Это первобытное чувство, оно очень примитивно, и в том его сила. Я ощутил, наконец, его в полной мере.
Три недели пребывания в родительском доме не принесли мне желанной разрядки. Напротив, я так извёлся, что впору было из этого дома бежать куда глаза глядят. Эти три мучительных недели растянулись как три года, и когда я наконец явился в училище, то почувствовал, что стал совсем другим человеком. От прежнего Хельмута Фразе осталось так мало! Изменился я не в лучшую сторону, это было ясно. Во мне проявилось множество дурных качеств, о существовании которых я никогда не подозревал. Я не мог даже подумать, что окажусь таким неприятным типом. В первую очередь я отметил в себе некоторые зачатки нарождающегося цинизма по отношению к окружающим людям, ко всем без исключения – даже к моим лучшим друзьям. Затем – устойчивый эгоизм в поступках (после гибели сестры и брата я стал чувствовать себя как бы жестоко обделенным судьбой, и потому мне казалось, что я вправе требовать себе от других того, что смогу от них только урвать). И что самое главное – я почувствовал, что становлюсь не в меру мнительным, подозрительным и злым. Это меня совсем не устраивало, но ЧТО я мог поделать?
Меня это страшно тогда бесило, и только.
...В училище я попал в недоброе время. Продолжай я служить на подводной лодке, все в млей голове и в моем сердце повернулось бы иначе. На борту тесной субмарины всю идеологию и политику правит командир, и сопротивляться ему в этом мог разве что безумец. А в училище в этом плане царила полная анархия. В училище скопилась огромная масса самых разнообразных людей – от курсантов и до инструкторов, преподавателей и обслуживающего персонала, и вся информация, и официальная, и неофициальная, которая поступает из окружающего мира в этот котёл, сразу попадает на призму всяких суждений и толков, и в конечном счете выглядит до крайности неприглядной и пугающей. Судите сами.
Тысяча девятьсот сорок второй год подходил к концу. На восточном фронте творилось что-то непонятное, или даже неприятное, а многие всерьез полагали, что и страшное. Русские под Сталинградом не сдавались, и это навевало на нехорошие размышления, особенно, если вспомнить, чем закончилось для нашей армии их нежелание сдаваться под Москвой за год до этого. В Северной Африке тоже нечем было хвастаться – танковая армия генерала Роммеля была разбита практически наголову. Раковая опухоль на наших коммуникациях в Средиземном море – британская крепость Мальта – раздулась до невероятных размеров и теперь грозила не только нашим и итальянским армиям в Триполитании, но и самой Италии. Американцы внезапно высадились в Алжире, и наши подводники ничем не могли им помешать. Почему так вышло? Никто не знал ответа, а газеты этот вопрос упорно обходили. Тем временем англичане снова принялись за бомбежки наших городов и заводов. Самые задушевные наши союзники в Азии японцы стали вдруг проигрывать на Тихом океане одно сражение за другим, словно и не было такого блестящего старта всего год назад. В мире творилось что-то противоестественное, казалось тогда, что все силы зла объединились против нашей многострадальной Германии. Утешало, правда, несколько то, что количество потерь в кораблях англо-американских конвоев от атак наших подводников всё-таки увеличивалось. Но это было все же не то утешение. Многие курсанты, да и преподаватели тоже, были в растерянности, если не назвать все это более откровенно. А я уже начинал бояться, мне показалось, что весь тот героизм, который проявлял наш капитан Вейсс, рискуя нашими жизнями, был совсем ни к чему. На черном фоне сплошных военных неудач я не мог усмотреть ни одного светлого пятнышка хоть какой-нибудь захудалой победы. Наши южные соседи итальянцы не хотели больше воевать, и никакой Муссолини не мог заставить их это делать. Американцы пёрли и пёрли на помощь англичанам из своей Америки, и удачливость никаких Вейссов не была способна остановить их – проклятые янки выпекали свои одноразовые многотонные «либерти» в десять раз быстрее, чем Денниц успевал топить их! Ну подумайте сами, что мне еще после такой информации оставалось делать? Меня все чаще и чаще навещала черная тоска.
Мне становилось все хуже и хуже.
Незадолго до начала нашего выпуска Гитлер дал под зад ногой адмиралу Редеру, и это было очень справедливо. Надводный флот стали разоружать и потихоньку готовить на слом, как не оправдавший надежд. А всех курсантов автоматически определили в другие подразделения, много добровольцев попало и на подлодки. В феврале на экзамены к нам в училище приехал только что назначенный главнокомандующим всем флотом Денниц и произнес перед выпускниками ободряющую речь. Вот тут-то он и напомнил нам всем, будущим офицерам кригсмарине, основное положение своего главного приказа по флоту: пленных не брать! Я до сих пор вижу его выпученные глаза, когда он категорически нам заявил: «Попытка спасти команду уничтоженного судна противоречит нашим законам ведения войны! Еще в прошлом году отмечались случаи, когда наши экипажи пытались спасти гибнущих вражеских моряков. Я ЭТО БЕЗОБРАЗИЕ ПРЕСЁК».
Вот так, думаю, что тут пояснять ничего не надо. Та речь крепко запала мне в голову, во мне снова затеплилась надежда. Я слушал Денница и вспоминал капитана Вейсса. Тот в точности следовал указаниям своего шефа, хотя откровенных зверств он все же не допускал и никогда их не санкционировал. Но вот знал ли я тогда, что повстречаю на своем пути человека (одного, правда, из многих в то время командиров), который окажется куда более последовательным, чем сам Вейсс, проводником трезвой и практичной в условиях тотальной войны политики нашего гросс-адмирала?
Обновлено 14 апреля 2017 г.
(25.9.2017 г. ~ 8.1.2018 г.)
|
