|
Игорь Бунич
Из книги "Династический рок".
ЧАСТЬ I
Глава 2.
стр. 18
Екатерина чувствовала, что сила её в борьбе с огромной неуправляемой империей слабеют. Старушечьим рукам всё труднее удерживать кормило власти, но передать его некому. Нет законов в гигантской стране. Разворовывается всё - от безделушек во дворце до стратегических армейских запасов, включая самих рекрут. Её смелые планы воссоздания Балтийского флота после Ронченсальмского разгрома рухнули, поскольку весь корабельный лес оказался украденным. Знаменитое Адмиралтейское дело, начатое ещё при петре, фетически так и не было завершено. Меняющие друг друга начальники Тайной канцелярии - Толстой, Ушаков и Шешковский - разводили руками: "как черт сглодал". Подозреваемые в своих далёких имениях и вотчинах встречают петербургских следователей артиллерийским огнём и штыковыми атаками правильно обученных собственных крепостных. Они в сговоре с губернаторами и архиереями. Концов не найти...
Но внук ждёт ответа, глядя на бабушку своими голубыми глазами доброго ангела. Как объяснить ему, что при хаосе, к которому постоянно стремится это государство, преступно всё, что может этот хаос увеличить, будь то работа сочинителя, живописца и ваятеля? В стране, где единственным авторитетом власти является палка, преступно всё, что хоть как-то может вызвать сомнение в её непогрешимости. В стране, где веками то Тверь ходила набегом на Москву, то Москва - на Тверь, то вместе - на Новгород, убивая жителей, вырезая скот, сжигая храмы и посевы, в стране, где все ненавидят друг друга и находятся друг с другом, и с властью в состоянии постоянной, ни на минуту не затихающнй войны, в этой стране преступно всё, что хоть в какой-то степени дополнительно возбуждает ненависть и недоверие друг к другу.
Только императрица имеет право в исключительных случаях казнить смертью своих подданных. только её собственноручная подпись на приговоре даёт последнему необходимую законность для приведения в исполнение. Она-то знает, что творится на необъятных просторах страны.
Помещики, даже не ставя в известность губернаторов, вешают, засекают насмерть своих крестьян и даже сажают на кол. Но и крестьяне, захватив господ в лютом холопском бунте, не передают их "опекунскому комитету", как того требует закон, а сжигают заживо, закапывают живыми в землю, разрывают деревьями или сажают на пень, мозжа половые органы и пьяно гогоча над страшными воплями господина.
Карательные экспедиции артиллерией крушат деревни. Мужики, часто с семьями, уходят в леса, пополняя огромную армию разбойников, контролирующую целые районы страны. А тут, нате вам, господин Радищев вылез со своим "Путешествием".
"Александр, - сказала бабушка по-русски, медленно подбирая слова, - Вам предстаоит царствовать. Это не счастье, это тяжёлый крест, особенно в этой стране. Искусство царствовать становится трудным. Более, чем когда-нибудь, корона будет привлекать бури. Взгляните на Францию - и это только начало. Лучший способ подавлять народные бури - предупреждать их внешними войнами. Только войнами, разумеется, победоносными, можно заставить народ этой страны сплотиться вокруг престола.
Вы, Александр, спросили меня о книге господина Радищева. Я отвечу Вам: в веренице писателей, привлеченных к моему двору, я иногда встречала добрые советы, но не более. Если Вы хотите, чтобы царствование Ваше было если не блестящим, то хотя бы спокойным, блюдите, чтобы ни единая книга, ни единая газета, даже картикатура не входила в Россию без Вашего позволения. Народ, хорошо управляемый, не должен иметь никаких мыслей, кроме мыслей своего царя. Подданные Ваши не должны приобретать других познаний, кроме одобренных Вами. Я могла бы назвать вам книги, причинившие правительству больше вреда, нежели потерянное сражение или завоёванная область. Страшитесь питать любопытство народа! Перо, дерзающее всё писать, нанесло более вреда в свете и более всего правительствам, нежели пушки. Безжалостно отдалите в Сибирь любого писателя, захотевшего выказать себя государственным человеком".
Екатерина раскраснелась от страстности собственной речи и взглянула на внука. Она очень умна и сразу поняла, что ничего из сказанного до Александра не дошло. Он стоял бледный, со слезами на глазах.
"Что с Вами, Александр?" - встревожилась бабушка. "Голова болит, сударыня", - пролепетал внук. Голове было от чего болеть, ибо только накануне Лагарп, не менее страстно, чем бабушка, поучал юного воспитанника: "Гласность, Ваше Высочество, есть основа благополучия государства. Народ должен знать всё. Тогда народ трудолюбив, платит налоги и не будоражится вздорными слухами. Полная гласность и открытость позволяет избежать самого большого бедствия - войн. И примером тому может служить та страна, гражданином которой я имею честь состоять".
"Вы не правы, Александр, мягким голомом, подавляя раздражение, учила его бабушка. - Внешняя война вовсе не всегда является бедствием, как я Вам уже неоднократно показывала на исторических примерах. Внешняя война подавляет и предупреждает войну внутреннюю, спасая империю от беспокойства и возмущений. Она предлагает занятия множеству людей, которых весьма трудно удержать полиции среди крупных городов. Война придаёт много важности государю, и это никогда не бывает для него излишним. Войско должно быть главнейшим предметом Вашей любви. Мы, государи, с незапамятных времён одною только силою действуем на этой земле. Мы царствуем только нашими войнами! Из всех правил правления правило военное есть вернейшее. Самое главное, заставьте любить себя войскам. Народ - ничто. Солдат - всё!"
Глаза ангела снова наполняются слезами. "Но, Ваше Величество, - тихим голомом осмеливается он возразить бабушке, - полная свобода подданных сделает ненужным войско, а тем более войны, поскольку свободные граждане всегда могут придти к согласию. Месье Легарп считает..."
Терпение бабушки лопается. Легарп получает предписание немедленно покинуть пределы Российской Империи. При расставании Александр плачет на груди своего учителя. Прощание - тайное, ибо бабушка его запретила. "Я оставлю Вам, мой принц, подробную инструкцию Вашего дальнейшего самообразования, - шепчет на прощание швейцарский республиканец. - Борьба с тиранией - единственное, чему не стыдно посвятить жизнь!"
"Я бы этого якобинца не выслал, а вздернул!" - рычит Павел, возможно, впервые соглашаясь с решением своей "спятившей мамаши". Он предписывает сыну отныне ежедневно у шести утра быть в Павловске и принимать самое активное участие в мневрах и бесчисленных парадах.
...Как-то Александр в задумчивости стоял около артиллерийского орудия, глядя на верхушки деревьев и размышляя о величии природы и никчемности человеческой жизни. "Ну-ка, разбуди его!" - приказал Павел бомбардиру. Пушка грохнула над самым ухом Александра. Он был сбит с ног и лишился чувств. Из левого уха струйкой бежала августейшая кровь. Быстрыми военно-полевыми средствами Александра привели в себя. Он увидел усмехающееся лицо отца: "Батареей командовать не можешь, а хочешь управлять Империей".
Шпионы при дворе Екатерины давно уже сообщили Павлу о планах императрицы, минуя его, передать престол Александру. По этому поводу Павел то посмеивался, то приходил в ярость, что было весьма характерно для его нервной, истеричной натуры. "Вот чего не могу себе представить - это Александра на престоле". - говорил он за обедом, с усмешкой глядя на пунцово покрасневшего сына, не смевшего поднять глаза от тарелки. - Она один раз уже лишила меня короны, убив моего отца, - жаловался Павел своему любимцу Кутайсову, - но второй раз у неё ничего не выйдет, разве что она прикажет убить меня. - С неё станется, поддакивал верный брадобрей. Павел рывком поднимался с кресла и с размаха бил тростью Еутайсова. "Нет! - орал он. - Я не позволю убить меня так, как убили моего отца! Я сам убью её! Уничтожу! Ненавижу!" Он падал на софу и заходился в рыданиях.
Ему уже минуло сорок лет – возраст небывалый для наследника. В такие годы цари уже лет по двадцать сидели на престоле. Но мать зажилась до неприличия, и сносу ей, казалось, не было. Молодые любовники (Зубову было 27 лет) вливали новые силы в уже шестидесятипятилетнюю царицу. «Зубова повешу первым!» - скрежетал зубами Павел, явно веря в эту нехитрую примету…
С удовольствием глядя на кричащего от боли сына, Павел ткнул его тростью, приказав вставать и продолжать командовать батареей.
«И не хочу никем командовать! – кричал в истерике Александр, катаясь от боли по земле. – Я не хочу никем командовать! Не хочу!!!»
Он оглох на левое ухо навсегда. Добрые люди подсказали ему, что стой он чуть ближе к орудию, ему бы просто оторвало голову. Может быть, Павел именно на это и надеялся? Смертный ужас охватывает Александра. Ежеминутный страх смерти сводит его с ума. Солдафоны при дворе отца и сладко-мерзкие сатиры при дворе бабушки страшат его одинаково и одинаково ему противны.
Даже собственная жена (бабушка женила его в 16 лет) – очаровательная немецкая принцесса Луиза Баденская, принявшая в православии имя Елизаветы Алексеевны, не служит ему утешением. Он сторонится её, избегает близости, ибо страх уже сделал его почти импотентом, прося своего друга Адама Чарторыжского по возможности развлечь страдающую от скуки и одиночества великую княгиню. Все его мыли заняты спасением. В отчаянии он пишет серию писем, отлично зная, что им не избежать зорких глаз бабушкиных и отцовских шпионов.
Первое письмо только что выгнанному из России Лагарпу (21 февраля 1796 года):
«Дорогой друг! Как часто я вспоминаю о вас и обо всём, что Вы говорили мне, когда мы были вместе! Но это не могло изменить принятого мною решения отказаться впоследствии от носимого мною звания. Оно с каждым днём становится для меня всё более невыносимым по всему, что делается вокруг меня. Непостижимо, что происходит: все грабят, почти не встретишь честного человека… Я же… жажду лишь мира и спокойствия и охотно уступлю своё звание за ферму подле Вашей или, по крайней мере, в окрестностях…»
Второе письмо (10 мая 1796 года) он направляет человеку, к которому, по его словам, он питает беспредельную дружбу» - графу Кочубею – послу в Константинополе:
«Да, милый друг, повторю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих, в моих глазах, медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, граф Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыковы, Мятлев и множество других, которых не стоит даже и называть...
Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным способом. Вот, дорогой друг, важная тайна, которую я уже давно хотел передать Вам: считаю излишним просить Вас не сообщать о ней никому, потому что Вы сами поймете, что это нечто такое, за что я мог бы дорого поплатиться. Я обсудил этот вопрос со всех сторон. Надобно Вам сказать, что первая мысль о нем родилась у меня прежде, чем я с Вами познакомься, и что я не замедлил прийти к решению, на котором остановился.
В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон: все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, и Империя стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления: это выше сил не только человека, одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения, а я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнять его дурно.
Следуя этому правилу, я и принял то решение, о котором и сказал Вам выше. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от того неприглядного поприща поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая счастье в обществе друзей и в изучении природы...»
Читая копию, смятую с перлюстрированного письма. Павел был доволен. Он заметил, что последнее время Александр все больше времени проводил в Павловске, получая, казалось, искреннее удовольствие от фронтовых (строевых) учений, которые в глазах самого Павла ценились превыше всего. Более того, Павлу доложили, что юный принц уже и за глаза называет Павла не иначе как «Его Величество» или «Государь».
Прогуливаясь с князем Чарторыжским по парку, Александр в самых резких выражениях критиковал политику Екатерины в Польше, назвав раздел Речи Посполитой «позором царствования» и поклялся сделать все возможное для восстановления польского государства, фактически слово в слово повторив суждения самого Павла по этому вопросу.
Давно прошла пора Лагарпа и, к великому удовольствию отца, все чаще и чаще Александра можно было встретить в обществе молодого артиллерийского подполковника Алексея Аракчеева.
Прекрасный артиллерист и математик, «поэт» строевой подготовки, автор нескольких методических наставлений по тригонометрии, баллистике и материальной части артиллерии, страстный библиофил (после смерти он оставил библиотеку в 20 тысяч томов по всему диапазону человеческих знаний), безукоризненно честный и скромный - Аракчеев, вместе с тем, обладал таким административным талантом, работоспособностью и вулканической энергией, что в сочетании с бескорыстной преданностью делало его совершенно незаменимым для находящегося в столь странном и ложном положении цесаревича Павла.
Аракчеев мог провести 12 часов на плацу, обучая своих артиллеристов, с методической последовательностью добиваясь столь важного в бою полного автоматизма действий согласно собственным методикам. Вернувшись домой, он сам стирал свои единственные лосины, сушил их на себе, работая всю ночь над новыми методиками и наставлениями, тщательно вычерчивая схемы всех возможных вариантов развертывания артиллерии в условиях реального боя.
Выходец из нищей Бежецкой глуши, он десятилетним мальчиком, плача, на коленях умолил директора Артиллерийского и Инженерного шляхетного корпуса генерала Мелиссино принять его в число катетов, чтобы спастись от голодной смерти и унижений. Прибыв в Петербург и ожидая, когда прошение о приеме в корпус пройдет все необходимые инстанции, Алексей с отцом быстро проели все свои скудные средства. До конца своих дней будущий властелин России будет помнить, как плакал от стыда и унижения его отец, принимая рубль от митрополита Гавриила в день раздачи милостыни для бедных.
Через шесть месяцев Алексей Аракчеев был уже произведен в сержанты, а по окончании корпуса был оставлен в нем на преподавательской работе, читая курс математики, баллистики, заведуя корпусной библиотекой и ведя занятия по строевой подготовке.
Как ни странно это сочетание, но любому ясно, каких разносторонних знаний все это требовало, что не могло не обратить внимания на молодого офицера со стороны высокого начальства.
И когда цесаревич Павел Петрович, начав организацию собственных войск, выразил желание иметь умного и энергичного офицера-артиллериста, ему тут е порекомендовали Аракчеева (*1).
ПРИМЕЧАНИЯ
1.
Видимо, ни с одним человеком русская история не расправилась так, как она это сделала с одним из выдающихся русских военных деятелей, каким был генерал Алексей Андреевич Аракчеев.
Немудрено, что его ненавидели все. Преданный долгу, не ворующий и не берущий взяток и строго следящий, чтобы этого не делали другие, требующий неукоснительного порядка и деловой работы - он уже одними этими качествами мог вызвать самую жгучую ненависть у развращенного и коррумпированного насквозь русского общества. Неутомимый строитель и организатор русских вооруженных сил, отец русской артиллерии и инженерных войск, создатель учебных отрядов и сохранившейся практически неизменной до сих пор четкой системы подготовки резервистов, человек, обладающий неограниченной властью, беспощадно требовательный к себе и другим, а потому иногда излишне резкий, он оставался в быту и на службе скромным и добрым человеком. Имея в своем распоряжении чистые бланки Высочайших указов, подписанные царем, разъяснившим, что «все распоряжения графа Аракчеева считать нашими именными указами», он ни разу не воспользовался ими для сведения личных счетов с сонмищем своих врагов в паутине петербургских интриг того времени. Сотни миллионов рублей, проходящие через его руки, шли в казну с четкостью до четверти копейки, что вызывало такую ярость у поставщиков, контрагентов, интендантов и прочей братии, какую не вызывал даже Бирон, ворующий сам и разрешающий по чину воровать всем
Он не принял от царя орден Андрея Первозванного, пожалованный за фактически выигранную им войну со Швецией, когда он своей властью «спихнул на лед Ботнического залива армию Барклая». Ещё одна проигранная война могла стоить Александру очень дорого.
Он не принял от царя звание фельдмаршала, считая себя недостойным его.
Он был чужд интриг и заговоров, но все заговорщики знали, что не устранив Аракчеева, они не могут рассчитывать на успех, а потому он сам часто становился жертвой интриги.
Он умер в своем маленьком имении Грузино, завещав все свое состояние кадетским корпусам на дело воспитания будущих офицеров.
Для России это был странный человек, а потому история изображает его каким-то небывалым кровожадным монстром.
НАБОР ТЕКСТА ДЛЯ ЭТОЙ СТРАНИЦЫ ЕЩЁ НЕ ЗАВЕРШЁН
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. ГЛАВА 3
|
