|
Игорь Бунич
Из книги "Династический рок".
ЧАСТЬ I
Глава 1.
стр. 11
Его деда зверски убили в Ропше. Свалили на пол, топтали ногами, возили лицом по паркету среди стекол разбитых бутылок, пролитого вина, крови.
Его отца забили насмерть почти у него на глазах в Михайловском замке. Убивали долго и жестоко. Били тяжёлыми кавалерийскими сапогами, ломали рёбра, душили шарфом, изуродовали лицо до неузнаваемости, эфесами шпаг и бронзовыми подсвечниками размозжили голову, выкололи глаза. Отец умирал долго. Он страшно кричал, как может кричать только человек, понимающий, что его убивают и что его непременно убьют. Кричал от боли, ужаса и безысходности. Кричал, брызгая пеной, кровью и жельчью, хлынувшей из разбитого рта, заходясь в предсмертной агонии: "За что, Ваше Высочество? Ваше Высочество, за что?!" Или понял, что за спинами убийц стоит родной сын и престолонаследник, или в смертной откровенности ясно увидел лицо сына, искаженное ненавистью, и прочёл приговор в холодных голубых глазах...
Деда хоронили тожественно. Официальное правительственное сообщение гласило, что Император Петр III скончался внезапно от "геморроидальных колик". Так повелела государыня, его бабка. Он слышал эти рассказы, и всё его детское нутро восствало и протестовало против подобного немыслимого лицемерия...
Он сам подписал акт смерти отца - Императора Пвла I - от внезапного "апоплектического удара". Всё было как положено: результаты вскрытия, пестрящие малопонятными латинскими терминами, и заключение, подписанное лейб-медиками - медицинскими светилами Империи...
Так он стал Императором, императором Александром I, Александром Благословенным, Александром Павловичем...
Став императором, Александр уже прекрасно осознавал, насколько опасен доставшийся ему пост, но как мало этот пост ему соответствует, молодой царь ещё не понимал. Он не понимал многого в своей жизни, но вихрь событий, в который он был вовлечён, не оставил ему времени для размышлений, заставляя во всех случаях действовать, подчиняясь слепому инстинкту самомохранения...
Всё детство и юность он метался между государыней-бабушкой и стареющим отцом-цесаревичем. Серо-стальные глаза великой императрицы ласкали любимого внука. Её мягкий голос с изысканнейшим французским прононсом бальзамом разливался в душе юного принца. Екатерине хотелось знать, о чём говорят в Гатчине, где под охраной собственных полков жил молодой двор её сына Павла. Императрица ненавидела сына, презирала и не допускала даже близко к государственным делам, а потому не без оснований ожидала от него каких-либо пакостей. Строго говоря, императрица узурпировала власть, поскольку могла занимать престол только до совершеннолетия сына, а затем была обязана передать трон. Но, естественно, этого не сделала, уповая на свою популярность и успехи как в стране, так и в Европе и вообще в мире. Гарнизон российской столицы имел одну-единственную, но отработанную до мелочей операцию - быстрое окружение, блокирование Гатчины, если вооруженные отряды цесаревича (имеющие даже форму, отличную от формы русской армии) вздумают куда-либо двинуться - на Петербург или на соединение с войсками очередного самозваного Петра III.
"Мадам, кто приказал убить моего отца?" - как-то при очередной редкой встрече спросил императрицу не отличавшийся изысканными манерами сын.
"Ваш отец умер своей смертью", - спокойно ответила она, самой холодностью ответа подчеркивая неуместность вопроса. Но ясно напрашивался следующий вопрос: имеет ли право убийца мужа занимать трон, по праву принадлежащий сыну убитого?
Александр глядел в серые много чего повидавшие на своём долгом веку глаза бабушки своими невинными голубыми глазами. Его глаза всегда были невинно-печальными, но непременно правдивыми. Смущаясь, он рассказывал императрице, что батюшка занят парадными экзерцициями, а матушка только-только разрешилась от бремени (о чём Вашему Величеству известно) и пока недомогает.
Столь же невинным взглядом он встречал бешеные глаза отца, болезненно морщась от жесткой руки Павла, вцепившейся ему в плечо. Что говорят в Зимнем обо мне? Павел знал, насколько хитра, коварна, но, главное, умна его мать, и боялся её. Доходили до Гатчины слухи, как она отзывается о своём сыне и что намерена сделать с ним, если он даст хоть какой-нибудь повод. "Да полно Вам, государь-батюшка, честно признавался Александр, - я тут намедни в обморок падал, так государыня изволили беспокоиться. На воды хотят меня отправить". - "Лжешь!" - орал отец. Он бегал по кабинету, выкрикивая проклятия в адрес матери, а затем (уже в который раз!) принимался, тяжело дыша, рассказывать Александру историю нежных взаимоотношений Петра Великого с царевичем Алексеем, особенно подчеркивая тот факт, что великий преобразователь собственноручно пытал сына и лично отрубил ему голову, не опозорив царевича прикосновением палаческих лап, и давая понять, что он, Павел, намерен поступить как раз наоборот. Затем гнал Александра на плац, а ночью приказывал проверять караулы.
Александр рыдал на груди своего друга, польского графа Адама Чарторыжского, и молил Небо спасти его. Адам Чарторыжский, привезённый в Петербург в качестве заложника, чтобы предотвратить повторение в Польше политических безобразий вроде Барской конфедерации, шептал латинскую молитву, моля Небо за себя и своего августейшего друга. Но Небо было неумолимо.
Однажды бабушка, милостиво улыбаясь, сообщила Александру, что "сочла за благо" завещать после своей кончины престол не Павлу - "дизем унгехойер" (этому чудовищу), добавила она, поморщившись, а ему, Александру, с надеждой, что её скипетр попадёт в твёрдые и просвещённые руки. Он понял, что погиб. С этого дня он начал называть отца "Ваше Величество" и через кого только можно распространять слух, что совершенно не желает царствовать ни ныне, ни когда-либо в будущем, ибо видит смысл жизни в уединении где-нибудь на берегу Рейна, а то и в какой-нибудь американской глуши, о которой так живописно рассказывал Френсис Дейнека. Он не спит ночами, скрючившись в кровати, каждую секунду ожидая прихода убийц, подосланных отцом или кем-либо другим, желающим сделать карьеру на его гибели. Он умирает от страха и днём, когда отец муштрует его на вахт-парадах. Смертельно бледный, он смотрит, как отцовская палка гуляет по головам и плечам офицеров и солдат. Что делаеть, если отец вот тк, публично, изобьёт и его? Но за что? Он не хочет ничего от этой жизни. Всемогущий господь ошибся, сделав его принцем и наследником престола. Он хочет быть частным лицом и жить в Швейцарии. Да, да, именно в Швейцарии, о которой так красочно поведал ему приставленный к нему бабушкой Цезарь Лагарп - его первый воспитатель. Свободные граждане свободной страны. Свободные хлебопашцы, заседающие в парламенте. Выпускники лучших университетов Европы, пасущие тучных коров на сочных альпийских лугах и пишущие трактаты об улучшении форм народного представительства для пущего блага республики. Свободные хлебопашцы и скотоводы, знающие латынь и греческий, каждый из которых может стать президентом кантона, а то и страны. "В этом, мой принц, - воскликнул Лагарп, - и заключается вся суть общественной гармонии!" И глаза его горели адским, республиканским пламенем.
Александру было страшно. Огонь Лагарповых глаз соединялся в его воображении с огнём страшных крестьянских бунтов, о которых ему часто вещала бабушка, подчёркивая, что русский человек, увы, понимает только палку. Он отличается от животного только умением снимать шапку перед помещиком и произносить несколько слов, преимущественно непечатных. "Он злобен, он рычит и бьёт хвостом по рёбрам. Лишь перед сильным страх в нем усмиряет злость, и если короля народ считает добрым, то царствование плохо удалось".
Екатерина любила цитаты и всегда использовала их мастерски. Но Александру хотелось быть республиканцем. Право, как приятно, проезжая через поля в карете без конвоя, остановиться около свободного хлебопашца, который, оторвав руки от плуга, поговорит с ним о новом переводе Овидия, находя его слишком вольным по сравнению с оригиналом. А вечером вы вместе встретитесь в Национальном собрании и будете трактовать Монтескье, а в перерыве принимать новые либеральные законы.
После окончания заседания они разъезжаются в почти одинаковых по роскоши каретах - он и свободный хлебопашец, - пожав друг другу руки и выпив по бокалу пива на прощанье. Лакеи в ярких ливреях с низким поклоном открывают дверцы карет - его и свободного хлебопашца.
Тут он обычно сбивался, так как не мог сообразить: если у свободного хлебопашца есть лакеи, то зачем он пашет сам? И кто правит его каретой? Кучер или он сам? Если он сам, то кто едет в карете? Это, конечно, детали, но как приятно, наверное, ощутить пожатие крепкой руки свободного хлебопашца и услышать его голос свободного человека: "До встречи, принц!".
Как-то он был у бабушки, когда вошедший дежурный офицер доложил, что в приёмной ожидает генерал-фельдмаршал Суворов, граф Рымникский и кавалер. "Проси, проси!" - радостно встрепенулась императрица. Великий полководец с порога повалился ниц.
"Господь с тобою, Александр Васильевич! - вспыхнула императрица. - Встань немедленно! Что за срам!"
"Не встану, - отвечал фельдмаршал, - ибо токмо так подданный, аки раб, должен ничтожество своё перед Твоим Величеством проявлять".
Растроганная Екатерина сама подняла полководца, усадила на стул и, не глядя, подписала все прошения, которые хитрый старик не преминул ей подсунуть. Облобызав на коленях руку императрицы, фельдмаршал, причитая: "Матушка, милостивица, царица", удалился пятясь.
Далеко ещё было до свободных хлебопашцев!
Очень далеко, особенно когда вся столица заговорила о том, что некий таможенный чиновник по фамилии Радищев был приговорён к смертной казни через отсечение головы за то, что написанное им сочинение не понравилось императрице. Само сочинение так и не удалось захватить, и оно в отпечатанном виде и в списках попало в каждый петербургский дом, где были в состоянии заплатить за него 50 рублей ассигнациями.
Павел очень по этому поводу возмущался, уверяя всех вокруг, что его мамаша рехнулась на старости лет и её пора отправлять в богадельню, если она может приговаривать к смерти за какую-то книгу, которую бы он, Павел, напротив, приказал бы отпечатать огромным тиражом и издал бы специальный указ, обязывающий всех помещиков эту книгу купить, прочесть и непременно письменно дать своё мнение о книге на имя губернатора.
Александр молча случал, как всегда опустив свои голубые кроткие глаза ангела, шепча: "Вы совершенно правы, Ваше Величество, государь-батюшка". Но и у бабушки осмелился спросить: в чём же тут дело? Разве не сама она в своём знаменитом Наказе провозгласила: "СЛОВА НЕ ВМЕНЯЮТСЯ НИКОГДА В ПРЕСТУПЛЕНИЕ".
Екатерина внимательно и с интересом взглянула на внука. В том, что Александр прочёл книгу, можно было не сомневаться. Беспокоило другое. Книга была отпечатана тиражом 650 экземпляров. Семь экземпляров автор подарил друзьям, в том числе и Державину. Друзей он всех на допросе назвал, и они сами принесли свои экземпляры начальнику Тайной канцелярии Степану Шешковскому, "верному псу императрицы", как он сам себя называл. Но чутье, видимо, изменило "верному псу", поскольку остальные экземпляры книги пропали вместе с книготорговцем Зотовым, который принял их на комиссию у Радищева по цене 2 рубля за экземпляр. Ныне, по оценке столичного полицмейстера Никиты Рылеева, который, кстати сказать, и одобрил к печати эту скандальную книгу, только в Петербурге ходит не менее 2000 экземпляров "Путешествия" по цене от 50 до 75 рублей. И какое-то неучтённое количество - в списках. Оба, Шешковский и Рылеев, говорят, что знать ничего не знают, Зотова найти не могут, а насчёт остального прочего ссылаются на Указ от 15 января 1783 года, когда волею Императрицы было повелено "каждому по своей собственной воле заводить типографии, не требуя ни от кого дозволения". А ведь полиция и канцелярия предупреждали, что к хорошему это не приведёт. И смотрят на императрицу преданными глазами.
Но у неё в столе лежит подметное письмо, что Зотов и Шешковский "впали в воровской сговор", и книга Радищева печатется чуть ли не в типографии Тайной канцелярии, суля баснословный доход компаньонам, поскольку раскритикованная главой госудасрства книга всегда имеет тенденцию вызывать жгучий интерес у читающей публики, которая при других обстоятельствах и внимания бы на неё не обратила.
Конечно, смешно, что Шешковский и Рылеев не могут найти Зотова в Петербурге. Ну ладно Зотов. Может быть, и действительно куда-то уехал. А где 40 тысяч рекрут последних трёх наборов, которые в армию так и не поступили и, судя по всему, были распроданы кто куда? Тайная канцелярия уже около года вела следствие, но результатов не было. "Как черт сглодал", - всё, что мог сказать Шешковский.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. ГЛАВА 2
|
