|
...Ситуация коренным образом изменилась после Второй Мировой. Шизоидный симбиоз различных жанров и направлений породил целый ряд агрессивно-обаятельных имиджей. Оперный идол Марио Ланца с любовью исполнял джазовые стандарты Кола Портера, а король рок-н-ролла Элвис Пресли открыл послевоенным малолеткам тленную прелесть ископаемых «О Sole Mio» и «Вернись в Сорренто». Юный канадец Пол Анка голосил нахальные баллады о жестокой любви (в итальянском стиле), соперничая с вундеркиндом Робертино Лоретти. Но за молодыми дарованиями маячили солидные силуэты больших и зрелых артистов, чья молодость прошла под гангстерскую стрельбу, когда «черный ноготь грязного уопа» диктовал американскому обществу звериные законы, а Фолкнер давился «левым» абсентом. Это был реванш, о котором мог мечтать только Дуче: Фрэнк Синатра, Вик Дамоне, Ал Мартино, Перри Комо, Тони Беннет, и, прежде всего, «Дино» – Дин Мартин, заслуженно и надолго получили статус королей шоубизнеса. Все как на подбор – «уопы».
У Америки, а значит и у всего человечества, пробудился интерес к итальянскому материалу. И, как это обычно бывает, аутентичным деликатесам потребители предпочли суррогат.
Первым покорителем эфира и хит-парадов стал замечательный Доменико Модуньо. Внешне – сицилийский аристократ, великолепный актер и автор-исполнитель. Его «Голубое на голубом» (Nel Blu Dipinto Di Blu) решил (сократив название) записать Дин Мартин. И весь мир грянул: «Volare!» Вскоре Модуньо позировал в Москве Илье Глазунову. Его песнями упивались от Белграда до Токио.
Дин Мартин не брезговал и теми подделками «под Италию», что выходили из-под пера композиторов далеко не итальянского происхождения. Заимствования и кражи – нормальное явление поп-культуры. Важен результат. Так, например, «партизанский» марш «Bella, Ciao» изначально исполнил (еще в 20-х годах) хасидский клезмер Мишка Цыганов.
Послевоенной Италии свойственна как культурная, так и политическая левизна. А где левизна, там и ее убогий идеологический спутник – антиамериканизм. С одной стороны - квартет Марино Марини высмеивал местных стиляг вроде героя шуточной песенки «Петронио». Начесав дурацкий «кок», Петронио думает, что похож на Марлона Брандо и т.д. Но тот же Марино Марини охотно исполнял и буги, и твист. Равно, как и его коллега пианист-эксцентрик Ренато Каросоне, чья «Tu voi fa'n'americano» (хочешь стать американцем) продолжает оглашать сборища антиглобалистов.
Из новомодных транзисторов и джюкбоксов по всей Европе гремели «Buona Sera, Signorina» (пожилой трубач из Нового Орлеана Луи Прима) и «Марина» – единственный хит двадцатилетнего автомеханика и аккордеониста-любителя по имени Рокко Граната. В “блатном”, мафиозном ключе успел поднатореть рано погибший Фрэд Бускальоне, исполнитель и автор легендарной «Guarda Che Luna».
Молодой, но уже лысеющий Челентано, симулируя страх перед будущим, требовал, чтобы «в эти безумные дни каждую секунда была моя», в убыстренной блюз-румбе «24000 Bacci». Челентано пародировал многих – Пола Анку, Луи Приму, Сэма Кука, чаще всего Билла Хейли. Как и его заокеанский соплеменник Бобби Дэрин, наблюдательный хамелеон Адриано был одним из первых практикующих «постмодернистов» современной ему поп-музыки. А поп-музыка 60-х (до появления Битлз), это итальянская поп-музыка.
Каково танцевать рок-н-ролл …mentre il mondo tutto Beat? (когда в мире сплошной бит?) – сетовал Челентано, порицая изменчивую моду на танцы. Но все-таки итальянским Элвисом был не он, а певец помоложе – Бобби Соло, превосходный лирический баритон. Правда, в репертуаре Супербобби истеричные рок-н-роллы практически отсутствуют. В активе певца такие вещи как «Смеешься или плачешь» (подозрительно похожая на «It Hurts Me» Элвиса), «Слезинка на лице»… То есть, те самые «нежные блюзы и баллады», чью смерть предрекал псевдо-рокер Адриано: «Basta dolce blues e la canzone per I' raggazzi del juke box!»
В период засилья молодежных групп, «волосатиков» (I cappelloni), солидных певцов спасал от забвения Фестиваль в Сан-Ремо – бастион обывательского консерватизма (который имеет свою позитивную сторону). Презиравший длинные волосы, Челентано даже на пике психоделической моды (когда «молодились» все) продолжал одеваться как Остап Бендер, противопоставляя ретро-стиль цветастому униформизму малолетних пижонов.
Европа открыла для себя Боба Дилана, и Челентано стал подделывать песни протеста, осуждая технический прогресс, новостройки, нравственную дегенерацию молодежи. Это был протест «справа», казалось бы, совсем неуместный в разгар очередной революции.
Протестовал и молодой член компартии Джанни Моранди – против войны во Вьетнаме – «C'era Un Ragazzo…» Эту песенку перевели на русский язык, и разрешили исполнить советскому ВИА «Поющие гитары» (как это нередко случается, сразу обнажилось ее убожество). Лучшие песни Моранди – это так называемая бит-эстрада, бойкая смесь танцевальных ритмов с сентиментальными мелодиями. То же самое относится к Литтл Тони, чей пародийный псевдоним вводит в заблуждение – Антонио Чьяччи, умелый певец романтического склада.
Певцы большого стиля (подстать великой итальянской культуре в целом): Нико Фидэнко, Бруно Мартино, Джонни Дорелли – держались обособленно, как призраки былой славы. Главную проблему (при наличии блестящих вокальных данных) создавал, как всегда, дефицит равноценного им материала. Недостаток ярких, самобытных песен приходилось компенсировать зарубежными шлягерами, петь по-английски. А это, учитывая разницу произношения, почти стопроцентно нежелательно.
Поговорим о певицах. К началу 70-х Сан-Ремо станет меккой поющих женщин всего мира. На нем успеют выступить Дасти Спрингфилд, Мэри Хопкин, Петула Кларк. Но первой заметной победительницей была итальянка Нилла Пицци, чья карьера стартовала еще при Муссолини, пока партизаны громили чернорубашечников под мелодию Мишки Цыганова. Певица гипнотического обаяния – Нилла Пицци, опять же, импонировала публике средних лет. У молодежи не было своего идола в юбке или брючках (по типу американок – Конни Френсис или Бренды Ли) – ожидание затягивалось. В начале 60-х они явились - Мина и Мильва. Им суждено служить воплощением итальянской эстрады, от черно-белых кадров, где мелькают шпильки и галстуки твистующих пар, до гламурного декаданса и андрогинов 80-х (эту сумеречную зону озаряет «Александр-платц» Леонарда Коэна, в исполнении Мильвы).
Орнелла Ванони рядом с Миной и Мильвой не третья по величине, а скорей – равновеликая фигура. Всем трем сиренам удалось обратить на себя внимание не только толпы, но и эстетов, даже интеллектуалов.
Вопиющим антиподом этих эффектных дам (а такой типаж был дьявольски необходим) является Рита Павонэ. Рыжый, веснушчатый чертенок с пронзительным голосом (критика называла исполнителей такого типа «hurlatori» – крикуны), весьма далекий и формами и лицом от секс-бомб итальянского кино. Рита избавила массу своих сверстниц от комплексов. У нее много общего с британской певицей-подростком Лулу.
Другим ярким примером полудетского обаяния может служить Джильола Чинкветти, более сдержанная и порочно-поэтичная, нежели Рита-сорванец. В ряду незатейливых попсовых икон 60-х достойны упоминания Катарина Казелли (итальянский вариант ранней Шер) и Нада, так быстро поблекшая Нада...
60-е годы – расцвет творчества композиторов так называемой «генуэзской школы»: Джино Паоли, Луиджи Тенко, Серджо Эндриго, Умберто Бинди. Их песни, как правило, сумеречной окраски, сдержанные (требуют от исполнителя большой интуиции и мастерства), скорбные, стали мировыми стандартами, не смотря на пессимизм и острую тоску по ускользающей любви… Более жизнерадостно звучат шлягеры Рикардо Дель Турко. Этот джазовый музыкант заложил основы субжанра, который можно назвать «бабблгам-поп для тридцатилетних». Но у него есть свежесть и страсть (пускай подделанная, но – удачно), несмотря на зловещую близость к насквозь фальшивой продукции в духе Кутуньо-Дассен, красивенькому фону для угрюмых празднеств неразборчивых городских дикарей.
Мощные голоса раннего Аль Бано, Массимо Раньери и Тони Дель Монако (сын оперного гиганта Марио Дель Монако) компенсировали пошловатый пафос исполняемых ими песен. Профанация оперных приемов оставила несколько приятных воспоминаний, если отбросить «дубовую высокопарность» при их прослушивании. В мире итальянской поп-музыки царит иррациональная атмосфера тамошних триллеров-«джалло». Горизонтальные коридоры соединяют оперную ложу со злачным подвалом в Гарлеме. Лифт уходящий на террасу роскошного ресторана опускается в морге… Бельканто и соул – дуэт Джеймса Брауна с Паваротти не такой уж и парадокс на родине Галилея.
Стиль соул удачно вписывается в искренние, эмоциональные песни Фаусто Леали и Николы Ди Бари. Еще один прирожденный «певец сумеречных настроений» Фред Бонгусто даже пробовал исполнять вещи Барри Уайта и Стиви Уандера, но, к счастью, его визитной карточкой навсегда останутся «Una Roronda Sul Mare» (способная выразить за три минуты суть итальянской песни, лучше и глубже самого пространного эссе) или «Questo Nostro Grand Amore». Голос Бонгусто – это сквозные бризы в руинах приморских вилл, повторяющие имена мертвых любовников, угасших страстей… Старые фанаты итальянской эстрады любовно говорили про таких певцов: «хрипатенький». К сожалению, «хрипатенькие» нередко балансируют на грани «шансона»…
Италии, как воздух, был необходим новый, абсолютно современный композитор, в то же время, органично преданный традиционным ценностям, но свободный от местечковости и англоязычного «секонд-хенда», и, опять же, без комплексов и ксенофобии. Модернист имперского типа. И такой человек пришел. Уроженец городка Поджо Бустоне, без музыкального образования, со средневековыми чертами лица и курчавой, как у Боба Дилана и Джими Хендрикса головой. Его звали Лучо Баттисти, и с этим именем нерасторжимо связан золотой век и золотой фонд итальянской поп-музыки.
Он не стеснялся заимствовать идеи у общепринятых звезд своего времени: Дилан, Мик Джаггер, Пол Маккартни, Отис Реддинг, Рей Чарльз – на вопрос о влиянии он называл эти имена. Он считал песню успешной, если ее, записанную с лучшими музыкантами (Баттисти был перфекционистом самых строгих правил) смогут спеть под гитару рядовые ребята в родном городке. Не обладая большим голосовым диапазоном, он добивался пугающей эмоциональной достоверности, когда пел свои песни сам. Его главный шедевр так и назывался «Emozioni» («Переживания»). При этом его творчество отмечено такой самобытностью, такой силой авторской воли – невообразимой в инфернальном мире шоу-бизнеса, мире победившего воровства и обмана. На протяжении двенадцати лет его соавтором был Могол (Джулиано Рипетти), великий поэт-песенник, автор пяти тысяч текстов. Могол писал о любви, и природных стихиях, но, подобно мастерам древности, мог отобразить с их помощью всю беспредельность («L’Immensita») мироздания. Дюжина песен, созданная ими для Мины составила лучшую часть репертуара певицы. «Amore Caro, Amore Bello», увековеченная неповторимым Бруно Лауци, кто знает, возможно, и вовсе – песня номер один из всего, что спето итальянцами (кроме опер) в минувшем веке. Песни Могола-Баттисти знал, ценил и переводил Дэвид Боуи. Обратное влияние его творчества на западную поп-культуру простирается далеко за рамки данного реферата. В 1972 году Лучо Баттисти был объявлен трэндсеттером года по версии авторитетнейшего издания Billboard. Американцы понимали, с кем имеют дело.
Личная ссора и творческий разрыв тандема Баттисти-Могол в 1979 году, знаменовал конец (возможно последнего) Ренессанса аутентичной итальянской песни, чье величие могло быть доступно пониманию и очевидно всему миру без вульгарных штампов и формальных приемов. Надвигалась застойная вакханалия «спагетти поп». Солидная итальянская музыка адресована крепким взрослым людям с их страстями и тайнами (эталон – актер Витторио Гассман). Под песенки Пупо восторжествовала диктатура недоразвитых и выживших из ума. «Золотая середина» ушла под воду, подобно Атлантиде – Una Rotonda Sul Mare. Но песни Умберто Бинди и Лучо Баттисти возвышаются над бесплодной пустыней современности, словно пирамиды египетских царей.
Источник:
Русский Журнал
Опубликовано:
12 сентября 2017 г.
|
Отношение к эмигрантам из Италии в США в те времена было довольно неприязненным. Американцы воспринимали итальянцев примерно как «цыган или «кавказцев». Прозвище «уоп» (от сицилийского «guappu» - деревенщина) было вторым по распространению после слова «ниггер», и это было очень заметно.
