|
В СТРАНЕ ПОЛУНОЧИ
Повесть Марка Волохова
Глава IX
В обратный путь
Узнав судьбу, постигшую несчастнаго профессора Ричарда Раффля, - убедившись, что он не нуждается уже ни в чьей помощи, - мы не имели больше оснований задерживаться в этом царстве смерти. «Каольт-палэст» сейчас же тронулся в обратный путь, увозя с собою помешавшагося Джорджа Графтона.
Это было на двадцать девятый день нашего странствования. Предполагая, что столько же времени нам потребуется для того, чтобы добраться до первых факторий Гудсон-Компании, я невольно пугался: бензин, проклятый бензин выходил с дьявольскою быстротою! Моторы явно портились день ото дня и потому потребляли ненормально большое количество горючаго материала. И не было никакой надежды на возобновление его запасов. В эти позабытыя Богом, избегаемыя человеком области не могла проникнуть с запасами бензина ни одна из наших вспомогательных партий.
Хоть бы добраться до Мельвиллева пролива и отыскать тех эскимосов, у которых мы гостили! С нами много припасов, мы не будем в тягость племени. А, может быть, они, в самом деле, помогут нам продвинуться еще и еще на юг…
Но вот и берега Баффиновой земли, вот и Мельвиллев пролив, вот и желанный поселок эскимосов, - их снеговые шалаши.
Мы тщетно стреляем, давая выстрелами знать о нашем прибытии: поселок пуст! Эскимосы ушли…
Куда? Это знает лишь вьюга, слепящая очи, поющая нам в уши похоронныя песни. Это знает туча, роняющая на мертвую землю застывшия слезы…
- Вперед! – твердит Джэк Голлидэй.
И поезд-автомобиль мчится вперед, к югу. Стучит машина. Но стучит, - я слышу это, - далеко не так ровно, спокойно, весело, как стучала она когда-то. Что-то испортилось, что-то отслужило свой век.
Все чаще и чаще неутомимый, неунывающий Фрезэр возится, подвинчивая, припаивая, продувая медныя трубочки, и все чаще стучит его молоток, поправляющий отказывающуюся служить машину.
Дня уже нет: мы в пределах, где зимою несколько месяцев царит мгла. И мне, измученному этим странствованием, этою постоянною борьбою с препятствиями и опасностями, - по временам кажется, что дня вообще нет, нигде нет, что есть только угрюмая вечная ночь. День – это сказка, это греза…
Странно действует на меня и постоянная близость несчастнаго помешаннаго Графтона, я не могу перестать думать о нем, я весь как-то ушел в мысли о его участи, и о том, что он пережил…
В своих бросаемых в море записках, когда был ив еще Раффль, - он писал, что провизии хватит на три месяца. Но Раффль умер раньше, тогда, когда провизии было еще много. Таким образом, Графтон мог продержаться еще лишнюю пару месяцев. Моет быть, - он охотился? Во всяком случае, - так или иначе, - но он дотянул свой запас почти до нашего появления. Но, когда мы осматривали мертвый корабль, там уже не было ни малейшаго следа чего-нибудь съедобнаго. Все исчезло. И сам Джордж Графтон обратился в скелет. Было еще чудом, что он не умер от истощения…
Но как же он попал на борт мертваго корабля?
Остается предположить, что покинутое экипажем китоловное судно, было когда-то затерто льдами. Может быть, много лет носилось оно с ледяными полями по волнам полярных морей, может быть, не раз показывалось оно у полюса, в царстве Ледяного Сфинкса, манящего своею загадочною улыбкою человечество, задающаго смертным свою вечную загадку… И потом капризныя морския течения загнали мертвое судно к мертвым же берегам проклятой пустыни Холль-Лэнда, и выкинули его на берег. По всем признакам, - это было неподалеку от того места, где, потерпев крушение с дирижаблем «Франклин», Джордж Графтон и его несчастный спутник с 6 мая 1908 года ютились, вырыв себе нору в снегу или соорудив какой-нибудь шалаш из попадающихся на этих берегах остатков разбитых судов.
Когда волны или льды донесли до берегов Холл-Лэнда мертвый корабль, - астронавты перебрались туда.
Теперь – почему умер Раффль?
Не расшибся он при падении «Франклина» или сломал ногу? Разве и этого недостаточно? Но, однако, он прожил почти два месяца… Может быть, его растерзали хищные звери? Может быть, - он заболел ужасною болезнью приполярных стран – цынгою?
На все эти вопросы мог дать удовлетворительный ответ только один человек в мире, - Джордж Графтон.
Но Джордж Графтон помешался. Джордж Графтон обратился в живой труп. Он ел, он пил, он, видимо, быстро поправлялся, становился на наших глазах сильнее, толстел. Но способность мышления, человеческая речь не возвращалась к нему. По целым часам он безучастно лежал на своей койке, глядя в потолок, или сидел, смотря странно блестящими глазами в стену.
Как-то раз он несколько оживился: идя по берегу Мельвиллева пролива, мы спугнули целое огромное стадо моржей, врезавшись на полном ходу в их ряды.
Животныя заметались, оглашая воздух жалобными криками, лезли на снеговыя стены ложбинки, по которой мы ехали, давили друг друга своими массивными тушами и, кажется, дрались. А Джордж Графтон, глядевший на них в окно, бормотал:
- Большия черныя рыбы… Какая странныя большия черныя рыбы…
Затем он опять впал в апатию.
В другой раз он заговорил при еще более странных обстоятельствах. Это было через несколько дней после нашей встречи с моржами. Утомленные трудным дневным переездом, мы к ночи забрались в вагон и просидели или пролежали там несколько часов, тем более что мотор испортился. Я даже свалился и заснул.
От сна пробудило меня странное покачивание вагона.
- Что это? Мы едем? – удивился. – Разве мотор исправлен? И кто же сидит шоффером?
В самом деле, и Джэк, и Фрэзэр, не говоря уже о Графтоне, - все были налицо. И, тем не менее, - вагон качало, вагон двигался.
- Почему вы молчите, господа? Что случилось? – допрашивал я товарищей, с удивлением глядя на их бледныя лица.
- Белые медведи, - ответил мне голос Фрэзэра. – Их пять или шесть…
И вот в это время вдруг неожиданно заговорил всегда молчаливый Графтон, сидевший в углу:
- У меня есть дочь, - сказал он, как бы про себя. Ее зовут Бэлою. Она – маленькая, совсем маленькая… И у нея есть много игрушек. Я только не знаю, как они называются, потому что у меня болит голова… Да, вспомнил, у нея есть целая коллекция маленьких медведиков. Рыжие, черные, белые. Но… но посему они вдруг ожили и сделались такими громадными, - я не понимаю.
И он смолк, погрузившись в странную задумчивость.
Каюсь, однако нам было не до старика. Опасность со стороны медведей поневоле отвлекла от него наше внимание.
Положим, вагон наш был слишком солиден для того, чтобы даже гигантские, сильные медведи могли серьезно повредить ему, например, перевернуть его, разломать металлическия стенки. Но зато в любой момент какой-нибудь из медведей ведь мог же высадить стекло окна, просунуть внутрь вагона чудовищную голову, ударить кого-нибудь лапою. И, наконец, - они, очевидно, упираясь в стены и возясь под полом вагона, так неистово трясли и качали наш движущийся дом, - что мы, пассажиры и обитатели «Кольт-палэста», не испытывали ни малейшаго удовольствия.
Надо было расправиться с этими врагами, и расправиться как можно скорее, тем более, что, ведь, - передний экипаж-автомобиль оставался целиком в их распоряжении и они могли отличнейшим манером сломать там руль, выворотить мотор.
Но, с другой стороны, было немыслимо и вступить в открытый бой с этими гигантами: каждый, кто рисковал выйти из вагона, мог быть смят и растерзан раньше, чем остальные могли поспеть к нему на помощь.
У меня родилась идея: кажется, будет разумнее всего сначала расправиться с теми медведями, которые расположились под вагоном. Пол – металлический, но он устроен таким образом, что к массивному остову привинчены отдельныя тонкия металлическия пластинки. Удалить пару из них не представилось затруднений, и образовавшияся отверстия оказывались достаточными, чтобы стрелять или колоть тела наших врагов сверху, а в то же время не давали оснований опасаться чего-либо со стороны белых медведей.
Фрэзэр предлагал облить медведей бензинной и поджечь их, - но опасался, что этим путем мы можем повредить и вагон. Проще было – стрелять.
И вот, мы подняли целую канонаду, выпуская пулю за пулею, как только в отверстиях в полу мелькала спина животнаго. Тактика увенчалась успехом: наблюдавший в окно за ходом дел Фрэзэр сообщил, что три чудовища выскочили из под вагона, а одно лежит, издыхая, между колесами.
Тогда мы перешли к окнам и открыли пальбу по показавшимся вблизи зверям.
Должен признаться, что вся эта история не оставляла нам ни малейшаго удовольствия: внутрь вагона врывались волны холоднаго воздуха, а в самом вагоне с каждым новым выстрелом становилось все труднее дышать, так как воздух насыщался пороховым дымом. Но все хорошо, что хорошо кончается: четверть часа спустя нам удалось последовательно уложить еще двух медведей.
Оставшиеся в живых медведи исчезли куда-то, и, если судить по лужам крови, видневшимся в снегу здесь и там, - едва ли они ушли от поезда-автомобиля в здравом уме и твердой памяти, с целыми костями и не продырявленною шкурою.
Произведенный нами со всяческими предосторожностями осмотр передняго автомобиля показал нам, что наши опасения имели серьезныя основания: правда, машина почти не пострадала, но зато кожаный верх экипажа был во многих местах изорван в клочья, подушки сиденья, повидимому, привлекали особенное внимание медведей, искавших внутри их съедобное, - а конский волос, которым эти подушки были набиты, оказался вывернутым и разметанным вокруг автомобиля. Один из передних фонарей был буквально расплющен. Должно быть, кто-то из наших лохматых приятелей испытывал над фонарем крепость своих челюстей и остроту зубов…
Единственное, что представляло нам крошечное утешение после этого казуса, - было то, что мы несколько дней могли питаться свежим медвежьим мясом под разными соусами, мастерски изготовленными Фрэзэром. Но, во первых, - мясо это оказывалось довольно тощим, жестким, а, во вторых, оно ужасно быстро приелось, так что мы даже выкинули пару медвежьих окороков, взятых в запас.
Впрочем, - имелся и еще один результат нападения медведей.
До этого казуса, как я говорил выше, несчастный Графтон больше походил на искусно сделанный автомат, чем на живого человека: он молчал, ко всему относился безучастно, ел, когда ему давали есть, и все время как будто дремал. Теперь же он начал проявлять некоторые признаки жизни: чаще прежняго бормотал что-то, оглядывался вокруг широко раскрытыми глазами, иногда как будто усиливаясь что-то припомнить, хватался за голову, иногда твердил:
- Но что это значит? Что это значит?
Джэк Голлидэй, сам превратившийся в маньяка, - не обращал никакого внимания на все эти симптомы пробуждающагося сознания Графтона: Голлидэй был охвачен мыслью, что никогда Бэла не станет его женою, что коварный Джонни воспользовался его отсутствием, - и не редко я видел, как молодой американец судорожно сдимал кулаки, бормоча:
- Но я убью! Убью его!..
А наш «Кольт-палэст», - правда, давно уже потерявший свой элегантный и блестящий вид, покрытый царапинами, трещинами, грязью, измятый, полуизломанный, оборванный, - двигался и двигался к югу. И мы надеялись скоро оставить за собою безлюдныя равнины с вечно мерзлою почвою, вступить в область дремучих канадских лесов.
От времени до времени мы уже натыкались на признаки того, что, если не теперь, зимою, то хоть в короткие летние месяцы эти места уже обитаемы людьми.
Иногда мы видели на опушке леса занесенный снегом и, видимо, покинутый бревенчатый блокгауз, иногда натыкались на порубку, произведенную в лесу.
Но странно: все эти благоприятные признаки близости окончания полнаго трудностей и опасностей пути не волновали меня, оставляли мою душу странно равнодушною. На меня находило какое-то отупение, и по целым часам теперь я мечтал об одном: не сидеть в этом проклятом движущемся доме, не видеть никого из своих спутников, не слышать их голосов. Выйти бы во время остановки из вагона, отойти в сторону, зарыться в сугроб снега, и лежать там, и застывать, не чувствуя ничего, умереть, незаметно заснув…
Что было в дальнейшем, - я помню смутно, как сон.
Помню, как утром меня разбудил Джэк Голлидэй; я попытался встать, но мог только с усилием поднять голову, попросить пить и пробормотать еле поворачивающимся языком:
- Отчего… так… страшно жарко?
Действительно, моя голова горела, мое тело пылало.
- Господи! – услышал я испуганный голос Голлидэя. – Волохов болен. Фрэзэр! Идите сюда. Посмотрите на русскаго…
Я не видел, не знаю, что делал со мною Фрэзэр. Но помню, он сказал Джэку:
- У него – тиф. Он умирает…
А мне было ужасно смешно: кто это – он? Кто это и почему умирает? Я? Что за вздор? Просто, эти господа слишком жарко натопили печь в вагоне, и мне душно, и мне жарко… И больше ничего.
Должно быть, по временам я приходил в сознание.
По крайней мере, - я помню ясно картину: Фрэзэр и Голлидэй тащат меняна руках почему-то из вагона в передний автомобиль; автомобиль трогается, прыгает, мчится. На повороте я вижу клочок снежнаго поля и вижу, что вагон стоит там, далеко, в ледяной пустыне.
И мне кажется, я понимаю, что случилось: он, - тот, у котораго сыпной тиф, - он не вынес трудностей адскаго пути, он умер. Его оставили там, в вагоне. Вагон – это гроб. Огромный странный гроб на чудовищно толстых колесах. Могила – это земля. Саван – это медленно падающий белый снег, методически засыпающий огромный черный гроб на колесах.
Но кто умер, кто умер? – сверлит в мозгу больная мысль.
Яс усилием открываю глаза и вижу: впереди сидит у руля Фрэзэр. На двух первых сиденьях – Голлидэй и с ним какой-то старик. Ах, помню: это Джордж Графтон. Я лежу в глубине кареты, а надо мною не небо, а черный верх экипажа.
Через некоторый промежуток времени, должно быть, опять приходит сознание: я вижу, что я – один, что никого кругом меня нет. Я в – заднем отделении нашего полуоткрытаго автомобиля. Экипаж стоит неподвижно. Идет снег. Не слышно ни единаго звука, кроме слабаго шороха падающих снежинок. И мне уже больше не страшно, мне ничего не нужно, ничего больше не хочется…
Опять я открываю глаза и с недоумением оглядываюсь: я лежу в большой комнате с крошечными узенькими окнами, занесенными снегом, с прогнувшимся бревенчатым потолком. В комнате – достаточно светло: ее освещает висячая керосиновая лампа.
Я лежу на чистой, опрятной койке. Рядом с койкою – столик, уставленный склянками с лекарствами. Кусочки льду плавают в большом медном тазу. На голове у меня что-то холодное, скользкое. Кажется, пузырь со льдом…
Мне хотелось бы дотянуться рукою до него, но тщетно я пытаюсь поднять руку – у меня не осталось сил, достаточных хотя бы для того, чтобы пошевельнуться.
- Он очнулся! – слышу ячей-то совершенно незнакомый голос.
- Позовите, Кларк, доктора Марча! – отвечает другой незнакомый голос. – Скажите, русский, кажется, пришел в себя.
Странныя, темныя, бородатыя лица склоняются надо мною, кто-то и что-то спрашивает меня, - но я не отвечаю, потому что мне безумно хочетсяспать, и я смыкаю глаза…
(До след. №-ра).
ЧАСТЬ X
ЭПИЛОГЪ
Страница начата:
1(14).11.2020 г.
Продолжено:
13.9.2021 г.
Закончено:
9.10.2021 г.
|
