|
Глава 3.
Пути беглеца
Стр. 33
Когда смутные, тревожные слухи о бунте в Санкт-Петербурге достигли маленького городка, в котором стоял Н-ский полк, «недоросль из дворян, зачисленный на правах вольноопеределяющегося унтер-офицером», Леонид Горюнов отозвался одним из первых. По молодости попасть на Отечественную войну не успел, однако идеи, что зародились в пору подъема самосознания русского народа, нашли в сердце восемнадцатилетнего благодарную почву. На всю жизнь запомнился приезд эмиссара таинственного «Южного общества», пламенные речи о грядущей России под сенью свободы, пылкие клятвы не жалеть сил и жизни самой ради святого дела. Это было красиво, романтично, трогательно. Леонид и друзья его были искренни, каждый из них готовился взойти на эшафот ради высокой цели. Пылали взоры, восторг охватывал душу… шампанское лилось рекой.
Но вот наступила пора действовать. Принять решение в ответ на известия из Петербурга. Корнет, который доставил их, выражался неопределенно, говорил о новом государе, наступивших обстоятельствах, присяге. Можно было понять одно – выступать заговорщики все же собираются.
А офицеры полка колебались.
Леонид и его друзья, поручики Перепелов и Фугг, были решительнее других. Явившись к полковнику Точидловскому, потребовали бить тревогу.
- Следует сделать сообщение государственной важности, - заявил Леонид.
Точидловский молча смотрел на них. Адъютант его, ротмистр Шелюга, может быть, сам того не замечая, взялся за рукоять шашки. Все ждали, что скажет Точидловский. Командира в полку уважали, был он по-своему справедлив, жестокость с солдатами недостатком не считалась.
- Господа, - наконец заговорил Точидловский. – Я согласен все забыть, если до четверга мне вручат три прошения об отставке по домашним обстоятельствам.
Леонид хотел быть спокойным. А голос невольно сделался ломким.
- Полковник! Мы явились не для шуток! Если вы не подчинитесь, придется арестовать вас.
- Вон! – широкогорлое лицо Точидловского раздулось. – Изменник присяги! На каторгу! Вон!
Шелюга ловчее схватил рукоять шашки, готовясь обнажить оружие.
Леонид понял, что дальше оставаться здесь бесполезно. Приказ об аресте полковника не выполнит никто.
Бросился вон из штаба, вбежал в казарму своей роты. Когда встревоженные, недоумевающие солдаты сгрудились вокруг, Леонид произнес речь.
Говорил долго.
Призывал положить жизнь на сияющий алтарь свободы, подобно древним римлянам, старался потрясти сердца стихами бессмертных поэтов – глашатаев свободы и добродетели.
Солдаты стояли и слушали.
Слушали молча.
Когда первый восторг, с которым начинал речь Леонид, прошел, когда молодой трибун внимательно вгляделся в окружающие лица, то увидел на них странное и непонятное выражение. Солдаты слушали не без любопытства, даже сочувствия, но так, будто речь совершенно к ним не относилась. Будто был он пришельцем с далекой земли и все, что волновало его, все, что думал он, им не нужно. Леонид подумал о том, что они не понимают его, а вслед за тем почувствовал, что не понимает их и так же далек от них, как они от него. Он не знал надежд и нужд этих людей в привычной его глазу одежде, ему были неизвестны слова, которые затронули бы их сердце.
Все-таки продолжал говорить, а речь становилась бледнее, пока, наконец, иссякла сама собой. Так иссякает поток, когда высохнут питающие его родники.
В казарме наступила тишина. Долгая, звенящая.
ГЛАВА 4.
ЧУЖАЯ СРЕДИ ЧУЖИХ
Опубликовано:
4 апреля 2019 г.
|
