|
Царь Алексей с соколом
Очерк датирован 1856 г.
Стр. 19
Было весеннее время.
Выехал восемнадцатилетний царь Алексей Михайлович из села Измайлова, вдоль берегов Москвы-реки, на любимую потеху, на охоту с соколами и кречетами.
Это был еще второй год его царствования. Государством правил царский дядька, Борис Иванович Морозов, и рад был, что государь тешится. Охота выезжала, как следует: все верхами, кто на буланом, кто на гнедом, с соколами на правой рукавице. На головке каждой из ловчих птиц был алый, бархатный клобучок, с золотою оторочкою; на ногах суконные «ногавки», род чулочек, с тесменными «опутинками»; а в хвосте, чтоб слышать, где сокол сядет, серебряный колокольчик. Тут были все любимые царские охотники, и за каждым ехал «поддатень». За всадниками ехал обоз, со слугами, царской кухнею и палатками. Стража из стрельцов замыкала шествие. Сокольники были в цветных кафтанах, в горностаевых и лисьих шапках и в сафьяновых сапогах. У каждого на боку висел серебряный рог. Птицы были также в больших выездных нарядах. Сам царь ехал без сокола. Он ожидал к сборному месту из Москвы, от главного ловчего, Афанасия Ивановича Матюшкина, - гонца с нововыношенным соколом, птицей, как уведомлял Матюшкин, неслыханного лета и силы. Сам же царский любимец Матюшкин лежал в Москве в лихорадке, не мог присутствовать на этой забаве. И каждый сокольник, помня уряд по уставу, вздевал рукавицу «тихо и стройно» принимал сокола и кречета, перекрестясь, «красновато, премудревато и молодцевато» и выносил его по уставу: «бережно, явно, смело, подправительно, подъявительно, к ведению человеческому и к красоте сокольей».
Было еще рано. Туманный, сероватый денек обещал птице резвую и нестомчивую гоньбу. Царь, ожидая посла от Матюшкина, то и дело оглядывался к проселку, откуда должен был показаться гонец. С косогора, поросшего мелким ивняком и березками, выехали на широкое, низменное поле, усеянное озерками, кочками и кустарниками. Нигде, в свои разъезды по московским окрестностям, ни близ сел Тайнинского, Сущева и Воробьева, ни близ Преображенского и Напруднова, царь не находил столько дичи, как здесь, по болотным «прыскам» Москвы-реки. Здесь кишмя-кишели бесчисленные стаи уток, гусей, чаек, куликов, цаплей и всякой дикой птицы.
Спустившись мимо капустных огородов чей-то подгородней земли, царь остановил коня. Из-под его ног через болото взлетел гусиный выводок. Царь указал рукою.
- Знать, гонец-то от Афанасия Ивановича не скоро выедет! – сказал он, вглядываясь, как гуси полетели и плавно спустились на ближнее озеро.
Всадники стали готовиться к охоте.
Первый выпустил птиц Парфентий Табалин. Его кречеты, Анпрас и Арбас, были из породы «дербников», то есть брали, как сокола, падая с высоты, и, как ястреб, ловя птицу в угон. Взлетела чайка. Кречеты брошены с рук и стали всходить кругами, один выше, другой пониже, так что чайка вскоре очутилась между ними и кинулась к земле. Нижний кречет помчался полем, плывя как ласточка и чуть не задевая земли крылом. Вмиг он подбил чайку кверху. Она взвилась. Верхний кречет кинулся вниз на нее. Чайка взмыла в сторону и промахнулась. Оба кречета, почти разом, вцепились в нее и вместе с нею, звеня бубенчиками, упали в траву. Табалин поскакал принять добычу.
За ним пускали птиц Комчатый, Хомяков и Лабутин. Кречет Комчатого, Бумар, между двух лесков кинулся на молодого гуся и, после двух угонов, сшиб его в траву. Вежливая птица даже не села на добычу, а опустилась возле, к сторонке, и, поводя разгоревшимися от злости глазами, стала охорашиваться, чистя клювом перья и кивая алою шапочкою. Затравили еще двух куликов и утку. Царь все поджидал гонца и почти не принимал участия в охоте. Стоя на пригорке, под деревом, он смотрел вдаль и изредка переговаривался с Хомяковым. Пестрые «вершники» то рассыпались по лугам, то скакали кучами в догонку за соколами. Царский стремянной затрубил в рог сбор к месту. Все сокольники съехались к царской палатке. Пошли толки о добыче, о соколиных ставках. Как ни строг был дворцовый уряд, между сокольниками, все почти сверстники царя, то там, то здесь слышались шутки или веселый смех.
- Ну, знать, доподлинно Афанасий-то Иванович позамешкался. Сытый голодного не разумеет! Давайте есть! – сказал царь. Слуги разостлали у палатки шелковый коврик. Все место отдыха обнесли подвижными рогатками и поставили у входов стражу. Царь велел, без чинов, сокольникам садиться по ковру, а сам поместился у входа в палатку.
Не успел царь с охотниками закусить, на лугу послышался звук рога. Все повели глазами с косогора. Из-за кучки берез показался гонец от Матюшкина и с ним несколько сокольников. Посланный подъехал, спешился у рогаток и поднес царю вновь обученного сокола. Царь взглянул на птицу, и охотницкое сердце его запрыгало. Такой красоты он еще и не видывал…
Что за птица! Взят он был не с гнезда от матери, а выношен уже «слетком». Дикости и смелости он был удивительной. Весь белый, как серебро, только ножки красные. Сидел он степенно и гордо. Головка была маленькая, спина широкая, грудь крепкая, крылья и хвост перо к перу, а глаза так и горели, ярко-желтые, «наигранные» и сверкавшие смелою, дикою ясностью…
- Хороша птица! Как-то ловит? – сказал царь, осмотрев сокола с полным вниманием ценителя и знатока.
|
