|
Глава 2.
Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошел в ярко освещенное помещение, это чудовищных размеров телевизор, стоявший в дальнем углу. Таких огромных телевизоров мне и нынче не приходилось видеть, и я до сих пор не знаю, откуда он мог взяться тогда, в 1955-м году. Рядом с телевизором стоял стол, на котором теснилось целое стадо телефонов.
Глянув по сторонам, я увидел несколько огромных кожаных кресел и такой же диван. Кресла были настолько большими, что я не сразу разглядел, кно в них сидит, а вернее утопает.
Однако, приглдядевшись, я узнал обоих. В одном кресле, что находилось справа от меня, сидел министр госбезопасности Семен Игнатьев, а в том, что слева, новый председатель Совета Министров СССР Николай Булганин. Став премьером, он снял свой маршальский мундир и переоделся в гражданский костюм. Поэтому я его не сразу узнал. Он даже в военной форме выглядел этаким добрым дедушкой-академиком, а уж в штатском - и говорить нечего! Суперинтеллигент! Даже трудно было себе представить, что именно он бил в камере сапогами по лицу академика Вознесенского, который не желал сознаться в покушении на убийство товарища Сталина с помощью своих предательских экономических концепций.
Я остановился в некотором замешательстве, поскольку не знал, что, как и кому я должен
докладывать. Поэтому, обращаясь в пространство между креслами, я голосом вымуштрованного
дворецкого объявил:
- Прибыл по вашему приказанию.
Тут Игнатьев встал с кресла, пошел ко мне навстречу, пожал руку и говорит:
- Здравствуйте, Василий Лукич. Много слышал о вас и очень сожалею, что раньше не пришлось с
вами лично познакомиться. Проходите, садитесь вот в это кресло, что напротив нас.
Булганин тоже руку мне протянул. И даже чуть привстал:
- Очень приятно, - говорит, - познакомиться с человеком, который работал с самим Ильичом.
Сел я в кресло. Жду, что будет дальше. Оба молчат, но с интересом меня рассматривают. Тут в
помещении появляется мой старый знакомый - старший референт - и ставит перед Булганиным стакан
теплого молока. И так же незаметно исчезает.
- Василий Лукич, - прерывает молчание Игнатьев, - в наше непростое время очень мало осталось
людей, которым руководители партии и правительства могли бы полностью доверять, не ставя при
этом под угрозу в равной степени интересы партии и собственную безопасность.
Вас рекомендовали как человека, умеющего хранить государственные тайны. Откровенно говоря, мне
достаточно уже самого того факта, что вы так долго работали с Владимиром Ильичом Лениным.
Я молчал, недоумевая, кто это мог меня рекомендовать им в такое время.
- Случилось большое несчастье, - продолжал Игнатьев, настороженно глядя почему-то не на меня, а
на Булганина.
Тот чуть заметно кивнул бородкой.
Я, было, подумал, что сегодня неожиданно скончался какой-нибудь из новых членов Политбюро и с
готовностью придал своему лицу скорбное выражение.
- В Севастополе, - понизив голос, объявил Игнатьев, - взорвался и затонул "Новороссийск". Есть
человеческие жертвы.
Поначалу я даже не понял, о чем идет речь.
- Взорвался и затонул Новороссийск? В Севастополе? Землетрясение? Почему в Севастополе? Ведь
Новороссийск - на Кавказе.
Я посмотрел на Булганина, но он только согласно кивал бородкой, потом повернулся к Игнатьеву.
- Линкор "Новороссийск" взорвался в бухте Севастополя, - повторил министр.
- Линкор? - переспросил я, - в Севастополе?
- Да, мягким голосом подтвердил Булганин, грустно улыбаясь, - линкор в Севастополе с
человеческими жертвами.
- Диверсия? - догадался я.
- Очень похоже, - кивнул головой министр безопасности, - дерзкая диверсия первой категории. С
человеческими жертвами.
Надо сказать, я очень слабо разбирался, что такое линкор и чем он отличается, скажем, от
крейсера. Флотом я в жизни никогда не занимался, а все мои познания ограничивались видом речных
трамвайчиков, снующих по Москва-реке.
Поэтому я осторожно поинтересовался, чем могу быть полезен или, говоря проще, как я могу
оправдать оказанное мне доверие?
- Мы хотим, - тем же мягким голосом сообщил Булганин, - чтобы именно вы расследовали все
обстоятельства этой трагедии.
- Один, - недоуменно спросил я, - или в составе какой-нибудь комиссии? Тут нужна комиссия.
Думаю, что даже не одна.
- Государственная комиссия уже формируется. - пояснил Булганин. - Создается также комиссия от
военно-морского флота. Они будут делать свое дело в известных рамках, ограничиваясь чисто
техническими вопросами. От вас мы ждём самостоятельного независимого расследования. Нам надо
знать, кто это сделал.
- Но тут нужна целая бригада от госбезопасности, которая должна работать во взаимодействии с
Особым отделом флота, - возразил я премьеру, повернулся к министру госбезопасности и
вопросительно посмотрел на него.
Игнатьев жестом предложил мне продолжить разговор с Булганиным.
Я снова повернулся к премьеру и продолжил, но уже в другом направлении:
- Я хочу поставить вас в известность, товарищ Председатель Совета Министров, что я фактически
уже не служу в органах госбезопасности, поскольку выведен в резерв и работаю лектором в обществе
"Знание".
- Мы вас понимаем, - прервал меня Игнатьев. - Но и вы тоже поймите, что принадлежность к органам
и доверие партии и правительства - не обязательно сопутствуют друг другу. Конечно, органы тоже
примут участие в расследованиии. Бригада от МГБ уже создана...
Министр тяжело вздохнул и продолжил:
- Но я боюсь, что ей удастся узнать немногое. Этот взрыв, что совершенно ясно, будет стоить мне
моей должности. Я фактически уже не министр государственной безопасности. Меня заменяют
генералом Серовым.
- Начальником ГРУ? - спросил я, несколько удивившись выбору претендента на столь специфическую
должность.
- Представьте себе, - развел пухлыми ладошками Булганин, - все спецслужбы страны попадают под
единое начало, как при Ежове. - Он поморщился с таким видом, как будто не от него, в частности,
зависел выбор кандидата на должность главного стража государственной безопасности.
"Да, - подумал я, - теперь Абакумову конец. Серов сведёт с ним старые счеты". Но вслух сказал:
- Я никогда не занимался военными вопросами. Тем более - флотскими. Кроме того, если уж созданы
государственная, военно-морская комиссия и комиссия государственной безопасности, то в какую из
этих комиссий я должен войти?
- Ни в какую, - ответил Булганин, - специально под вас будет якобы сформирована Чрезвычайная
Комиссия Президиума ЦК, а вы будете якобы ее чрезвычайным и полномочным представителем с
гигантскими правами.
От слов "Чрезвычайная Комиссия" на меня повеяло теплым ветром романтической революционной юности
с возбуждающими порывами, пропитанными пороховыми газами. Чекисты имели огромные права вплоть до
расстрела на месте. Я хотел спросить, будут ли у меня такие права, но Игнатьев, видимо, прочитав
мои мысли, сказал:
- Вы будете иметь самые обширные полномочия. Вам будут обязаны оказывать содействие все
партийные, советские и административные органы. В случае надобности кого-нибудь допросить
вы можете рассчитывать на полное содействие местного органа МВД и прокуратуры. Вам выдадут
специальное удостоверение.
"Хорошенькие дела, - подумал я, - "гигантские полномочия", а чтобы кого-нибудь допросить, надо
обращаться за содействием в милицию или, извините за выражение - в прокуратуру". А вслух
поинтересовался:
- А могу я также рассчитывать на содейстие местных органов госбезопасности и флотской
контрразведки?
Игнатьев вздохнул, а Булганин отвел глаза. Мой вопрос был принципиальный, поэтому я молчал и
спокойно ждал реакции.
- В принципе - да. - помявшись, ответил министр госбезопасности. - Но нам бы хотелось, чтобы
вы вели свою работу независимо от контрразведки, поскольку у тамошних товарищей уже есть версия
и она может оказать на вас сильное влияние.
- И какова эта версия? - осмелился поинтересоваться я, хотя совсем не должен был этого делать.
Их версию я, так или иначе, но узнал бы.
- Товарищи считают, - прокашлялся Игнатьев, - что это сделали итальянцы.
Лукич неожиданно рассмеялся и замолчал. Я тоже молчал, не понимая, что вызвало смех ветерана.
- Лукич, - прервал я затянувшуюся паузу, - что смешного ты сказал?
- Тебе это сейчас трудно понять, но если бы ты знал, что означало слово "итальянцы" на языке
Игнатьева в конце сороковых годов, ты бы, может, тоже смеялся.
Дело в том, что одно время, как раз в процессе "дела врачей", которое вел Игнатьев,
"итальянцами" и "французами" на рабочем сленге чекистов называли евреев. Например, звонит
куратор от МВД на какое-нибудь предприятие и даёт указание кадровику: "Иван Иванович, чтобы
у тебя к первому числу ни одного итальянца не было. Ты меня понял?" А кадровик бодро рапортует:
"Зря беспокоишься, - у нас уже давно с жидами все в порядке". Так что я подумал, что потонувший
линкор снова хотят подвесить на евреев и ихние козни. А потому спросил:
- Какие ещё итальянцы? Заходим на второй круг?
- Как так какие итальянцы? - недоуменно переспросил Игнатьев, - ну, итальянцы, которые в Италии
живут... Италия - страна такая есть. Знаете?
- Знаю, - отвечаю я, - форму сапога имеет. Так это вы о них?
- Ну, конечно, - усмехается Игнатьев. - А вы на кого подумали, Василий Лукич? Нет-нет, сейчас
речь идет о настоящих итальянцах, которые были гитлеровскими союзниками в годы войны. Вы поняли?
- Нет, - честно говорю я. - Чего-то недопонял, товарищ министр, итальянцы-то тут причем?
- Корабль-то итальянский, - отвечает министр, - вот они его и решили того - понимаете?
- Нет, - признаюсь я. - Извините, не понимаю ничего... Чей корабль-то? Наш или итальянский?
- Был когда-то итальянским, - мягко поясняет Булганин, - а после войны стал нашим. В качестве
трофея. Итальянцы обиделись и решили его... Сами понимаете!
- А как они попали в Севастополь? - спрашиваю я. - Через ЦРУ?
- Это как раз то, что вы и должны выяснить, - скромно улыбается Булганин, - мы хотим, чтобы
именно вы это и выяснили. Как они попали в Севастополь? Кто их туда допустил? Вы понимаете,
уважаемый Василий Лукич?
Я, правда, опять же ничего не понял, но набрался храбрости и говорю:
- Товарищ председатель Совета Министров, товарищ министр, я понимаю, какое доверие мне
оказывается, но хочу взять, как говорится, самоотвод в связи с полной некомпетентностью в данных
вопросах. Я половину своей службы в ГУЛАГе проработал и военных проблем не касался.
- Но диверсию на МЗМ вы же блестяще расследовали, - напоминает Игнатьев, - и, насколько помнится,
даже были представлены за это к ордену Красной Звезды.
Действительно, в 1946 году я занимался историей с МЗМ. МЗМ - это аббревиатура слов "Мы за Мир".
Так называлась огромная пушка, которую зеки собирали в сибирской тайге на страх всем врагам
СССР. Калибр этой пушки составлял три с половиной метра, а длина ствола была семь километров.
Создавала эту пушку одна артиллерийская "шарага" с 1935 года. В теории получалось, что эта
мортира должна достать до любой точки земного шара - сначала её предполагали нацелить на Берлин,
потом - на Хельсинки, Токио, а после войны уже твердо решили навести на Вашингтон. Снаряд весил
сто тонн. Скорострельность была определена примерно один выстрел в час.
Против создания такой "дуры" возражал известный конструктор Королев, уверяя, что наступает век
ракет, и создавать такие артиллерийские монстры - пустая трата денег. Его посадили как
саботажника, а работы продолжались. Сначала про эту гигантскую стройку пронюхала немецкая
разведка, а потом английская и американская. Но благодаря принятым мерам дезинформации противника
те решили, что через эту местность ведут нефтепровод, и успокоились.
Летом 1946 года пушка МЗМ - это официальная маркировка - Мортира Запредельной Мощности, а "Мы за
Мир" - устное творчество, за которое полагался срок, была готова к испытаниям. Мортиру развернули
в сторону Ледовитого океана так, чтобы снаряд угодил прямо в Северный полюс.
Из Москвы понаехало множество разных комиссий, и все дело было на контроле у самого товарища
Сталина. Засунули в пушку снаряд, а затем - гигантские картузы с порохом. С помощью
электроразряда порох подожгли. И тут случилось непредвиденное. Снаряд проехал по стволу
километров пять, а на шестом километре остановился. И ни туда, и ни сюда. Что делать?
Замок открывать страшно - а вдруг рванет, если не полное сгорание пороха произошло? Ждали,
ждали, - делать несего, решили зеков послать замок открывать, пообещав им скостить треть срока.
Председатель приемной комиссии умер от инфаркта прямо на месте.
Пока думали-гадали, снаряд прямо в стволе и рванул. Километра три ствола отвалилось и ухнуло в
болото. На кинопленке я это видел. Следствие показало, что в большинстве пороховых картузов
был не порох, а цемент, в некоторых же - макароны. Порох оказался только в пятой части картузов,
в остальных - цемент или макароны.
Товарищ Сталин тогда страшно разгневался. Артиллерийская "шарага" была переведена на
нормированную пайку хлеба, а у старших научных сотрудников отняли горячее блюдо на ужин. Но кто
подменил порох на цемент и макароны, так и не выяснили толком, хотя посадили человек пятьсот.
Сталин лично топтал самогами Дмитрия Устинова, который был ответственным от ВПК ЦК за этот
проект. Но потом простил. Товарищ Сталин был вообще очень отходчивым.
Остатки этой мортиры долго валялись на том полигоне, а потом потихоньку, уже после убийства
Сталина, обе половинки огромного ствола загнали в Ирак, поскольку там тоже захотели сделать
такую мортиру, чтобы сперва пострелять по Тель-Авиву, а потом по Вашингтону.
Я принимал участие в расследовании, выясняя, на какой фабрике сделали макароны, которые запихали
в зарядные картузы. Директора фабрики, помнится, сняли с должности и дали выговор по партийной
линии без занесения. За что, правда, не помню.
Слова Булганина, что я "блестяще расследовал" дело о мортире "Мы за Мир", для меня прозвучали
несколько странно. что он, видимо, и почувствовал по выражению моего лица. Поэтому и пояснил:
- Это ведь вы обнаружили, что ствол орудия был подпилен врагами в ходе монтажа?
Я ничего такого никогда не обнаруживал, но не стал отказываться и спросил:
- Вы считаете, что и в случае с линкором кто-то чего-то там подпилил?
Булганин опять же загадочно улыбнулся и ответил:
- Они все пилят сук, на котором сидят, но не понимают этого.
- Вы имеете в виду итальянцев, товарищ маршал Советского Союза? - осторожно поинтересовался я.
- И итальянцев в том числе, - кивнул головой Булганин.
- С итальянцами вы там поосторожнее, Василий Лукич, - вмешался Игнатьев, - вы как бы ничего не
знаете. А то пойдут разговоры, может быть дипломатический скандал или новое обвинение в
антисемитизме. Сейчас со всем этим строго. Никита Сергеевич всех собирал и лично инструктировал.
При упоминании имени Хрущева Булганин сморщился, как от зубной боли, и сказал:
- Товарищи, не будем отвлекаться.
И посмотрел на меня, как бы завершая разговор:
- Василий Лукич, вам понятна ваша задача?
- В общих чертах, - признался я, - а кому мне докладывать о результатах и выводах?
- Никому, - хором ответили оба государственных деятеля, - никому не докладывайте ничего, Василий
Лукич.
- Интересно, - протянул я, - такого в моей практике еще не было. Для чего же я должен вести это
расследование, если никому ничего не докладывать? Извините, товарищи, не понимаю.
- Во-первых, - терпеливо разъяснил Игнатьев, - я последние дни занимаю свою должность, а
возможно, и часы. Не исключено, что я уже снят с должности, и наша беседа носит почти частный
характер. Что касается глубокоуважаемого Николая Александровича, - он кивнул в сторону
Булганина, - то он примерно в таком же положении. Поэтому чем бы не кончилось ваше
расследование, вы уже нам ничего доложить не сможете. В качестве частного лица я совершенно не
желаю выслушивать подобные вещи. Я думаю, что товарищ Булганин - тоже. Поэтому, если вам так уж
захочется обо всем этом кому-нибудь доложить, то вам придется докладывать генералу Серову.
- Или маршалу Жукову, - с печальной улыбкой добавил Булганин.
- Или никому, - подвел итог Игнатьев, - полностью на ваше усмотрение.
- Вы будете работать в данном случае не на руководство, - ласково пояснил Булганин, - а на
историю. Вы понимаете, Васили Лукич? А историю, Василий Лукич, не обмануть. Она сама подскажет
кому, как и когда доложить о полученных результатах. Может быть, даже после вашей смерти.
Тут уж я перепугался, что меня опять втаскивают в какую-то мистическую головоломку, где я должен
буду после собственной смерти кому-то чего-то доказывать. И я решил перевести разговор в более
практическое русло.
- В любом случае, - сказал я, - мне прежде чем браться за дело, нужно немного познакомиться с
проблемой, почитать какие-то документы. Вы можете мне их предоставить?
- Это пожалуйста, - закивал головой Игнатьев, - мы вам дадим необходимые документы и даже
консультанта, который быстро введет вас в курс дела.
Почему я не отказался? Посмотрел бы я на кого-нибудь, кто бы отказался, принимая задание от
главы правительства и министра госбезопасности. Вы сейчас не понимаете, какая власть была у
этих людей. Меня могли пристрелить прямо в этом большом кожаном кресле. А могли и в помещении
референтов или в коридоре. Им было без разницы.
Когда референт вел меня обратно, сидящий за столиком дежурный подполковник при виде моего
сопровождающего кинул:
- Проводишь товарища, объяснительную мне напишешь.
- Понял, - пунцово покраснел старший референт.
- За что объяснительную? - поинтересовался я, когда мы спустились в холл.
- За пользование лифтом, - объяснил старший референт, - нам не положено лифтом пользоваться, но
если бы мы опоздали, у меня ещё хуже могли бы быть неприятности. А так у меня есть негласное
разрешение пользоваться лифтом в крайних случаях.
- Весело живете! - сказал я на прощание.
У нас на Лубянке лифтами даже майоры пользовались.
ДАЛЬШЕ
| 
