|
1969 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В ОТКРЫТОМ МОРЕ
I.
"Гамбринус"
В ранние часы кабачок «Гамбринус» пустоват, тих. Под низкими полукруглыми сводами пахло пивом, невеселый газовый рожок еле освещал дальние углы. Музыканты еще не пришли, за стойкой дремал буфетчик, подперев кулаком небритую щеку. У круглой печи нежился белый, с черными подпалинами фокстерьер. Через запыленное окно виднелись ноги идущих по тротуару.
Ни буфетчик, ни пес на вошедшего Каютенко не обратили внимания. Он сел в стороне, к стеночке. Заказал кружку пива. К пиву, как полагалось, половой принес горстку ярко-красных, остро пахнущих рачков – черноморских креветок, вываренных в крутопосоленном кипятке.
Бочонками в «Гамбринусе» заменялись табуретки, бочками – столы. Клепка выходила за край бочки, образуя бортик, как на корабельном столе, чтобы во время шторма посуда не съехала при хорошем ударе волны. Каютенко потрогал шершавое дерево, улыбнулся. Было приятно думать, что скоро уйдешь в море. Рейс трудный и опасный – предупредили. Что ж, профессиональный революционер к опасности привык, а в море она моряку и вовсе вполбеды.
Неторопливо прихлебывал пиво, бросал в рот, как семечки, будоражащих жажду рачков. Покончив с первой кружкой, заказал вторую. В это время в «Гамбринус» вошли двое молодых. Одного Каютенко встречал на каком-то митинге. Зовут его, вроде бы, Вано.
На секунду они остановились, ожидая, пока глаза привыкнут в полутьме после яркого дня. Вано, узнав Каютенко, шагнул ему навстречу, протянул руку:
- Здравствуй! Я – Вано. Он – Гоги.
Говорил он по-русски быстро, правильно, с чуть заметным кавказским акцентом.
Каютенко представился. Спросил:
- Пива?
Вано и Гоги сели:
- Зачэм пиво? – отмахнулся Гоги, у которого кавказский акцент слышался сильнее. – Вина дай, кацо.
- Не держим, - сделал скорбную физиономию половой, - но для вас…
- Для мэня, кацо, именно для мэея.
- Ну, так, - заговорил Вано, когда принесли графин красного и стаканы. – Что мы должны сделать?
Первым правилом конспирации было: каждому известно лишь то и столько, сколько необходимо, Каютенко сам не знал конечной цели операции.
- Я приеду в Батум. Вы найдете надежного человека, с которым отправлюсь дальше.
- Документ на выезд в Турцию у тебя будет? Или нелегально? – осведомился Вано.
- Будет мореходка.
Мореходную книжку называли еще «паспорт на весь мир». Моряк, снабженный ею, мог наниматься на суда любых флагов, переходить из порта одной страны в порт другой без обычных формальностей.
- А дэнги? – вставил Гоги.
- Снабдит организация.
- Найдем человека, надежного человека, - пообещал Вано.
- Когда параход на Батуми есть, нэ знаешь?
- Завтра, «Цесаревич».
- Поедем завтра. Соберешься – дай телеграмму: Батуми, Набережная, пять, Еникадзе.
- Ладно. – Записывать Каютенко не стал, память подпольщика надежна.
- В Батуми – явка – Московская улица, восемь, спросишь учительницу музыки Анну Владимировну. «Я от Миши из Херсона». Ответит: «Он мне давно не писал».
- Понятно. Значит, до встречи в Батуме.
- До встречи.
- Будь здоров, кацо.
Пожав руку Каютенко, Вано и Гоги ушли, быстро пробираясь между бочек и бочонков, расставленных хозяином «Гамбринуса» потеснее, чтобы рассесться могло посетителей поболее.
Выждав немного, покинул «Гамбринус» и Каютенко.
Поднявшись по крутой, узкой, как корабельный трап, лестнице, толкнул обшарпанную дверь, вышел на улицу.
И сразу остановился, привлеченный необычным зрелищем. Со стороны Тираспольской площади, по Преображенской улице, двигалась «истинно-патриотическая» демонстрация.
В первом ряду тесной шеренгой, привычно блюдя строй, вышагивало десятка два городовых. Были они при полном параде, однако без полагающихся блюстителям порядка блях с личным номером, по которому при нужде можно установить фамилию бляхоносца. Каждый держал в руке огромный, казенного образца револьвер «смит-вессон», в просторечии именовавшийся на одесском жаргоне «кобылой». Следом за полицейскими, а кое-где вперемешку со своими исконными врагами, двигались звероподобного облика детины, вооруженные железными прутьями, палками, кистенями, гирями на ремне. Это были обитатели трущоб порта и Молдаванки, накипь, нечистоты большого города, воспламененные давней и пылкой мечтой о безнаказанном разбое. То тут, то там среди громил попадались представители «благородного сословия» - чиновники, желающие проявить свою верноподданность и тем подтолкнуть карьеру, приказчики-неудачники, купеческие сынки и прочий сброд. В конце шествия табунилась абсолютная шушера, даже не знающая толком, что ей надобно.
Боже, царя храни,
Славному долги дни… -
пела толпа, и нестройные звуки во славу Николая Кровавого, как прочно зарекомендовал себя император всероссийский, неслись над притихшей улицей.
Прохожие, завидев демонстрацию, вели себя по-разному. Иной старался юркнуть в подъезд и переждать, пока «истинные патриоты» уберутся, иной останавливался, боязливо-почтительно стаскивая с головы картуз или шляпу, иной глядел радостно, осклабясь в ухмылке.
На паперть собора вышел в расшитой золотом ризе протоирей отец Пафнутий, осенил черносотенцев широким крестом.
ГЛАВА II. БАТУМ - КОНСТАНТИНОПОЛЬ
ГЛАВА III. ПЕРЕД РЕЙСОМ
ГЛАВА IV. СКВОЗЬ ШТОРМ
|
