|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1.
Стр. 5
Он шел по мокрому черному асфальту. Дождь только что прошел, но тучи, нависшие над головой, грозили в любую минуту вновь обрушиться вниз весенним ливнем.
Пока шел дождь, Щелкунчик стоял в холодной темной подворотне и ждал. Как всегда, он не взял с собой зонтика, и теперь приходилось лавировать между яростными припадками дождя, с печальной периодичностью поливавшего город…
«Это называется весна, - подумал он с легким раздражением. – Тютчев писал, что он любит грозу в начале мая… Может быть, если ты сидишь в своем поместье, в уютном барском доме где-нибудь в средней полосе России… Тогда, может быть, это действительно неплохо. Управляющий докладывает о видах на урожай, ты пьешь кофе из медного кофейника… А вот гроза в начале мая, если ты стоишь в продуваемой сквозняком московской подворотне, - это совсем не тот коленкор…».
Зонтик Щелкунчик не носил почти никогда. Еще его отец говорил, что офицер не должен носить зонтик. И не потому, что это противоречит уставу. Нет, конечно. Просто офицер – это воплощенная подтянутость и мужественность.
«Ну посмотри, - говорил он сыну, когда еще вел его за руку из школы. – Разве может быть подтянутым мужчина, если у него в руках раскрытый зонтик? Нет, это не для настоящих военных людей. А мы с тобой ведь военные люди?».
И маленькому Щелкунчику было приятно, что он тоже – военный человек. Он так привык к этой мысли, что так и стал военным. Он поступил в училище, закончил его и стал офицером, как отец.
Защитный цвет всегда был у него перед глазами. Сначала это была рука отца, который вел его по улице и касался при этом его лица рукавом своего офицерского плаща. Потом вся остальная военная атрибутика…
Служил он далеко от дома и не каждый год имел возможность приехать в гости к родителям.
По-настоящему – только в первый раз, в первое свое офицерское лето. Отец к тому времени был уже старым. Не то чтобы годами старым, но тяжелая напряженная жизнь сказалась уже к пятидесяти пяти годам в полной мере. Ночные караулы, недосыпание, построения ранним утром, питание в офицерской столовой, где все готовят на прогорклом комбижире…
Отец со смешанным чувством удовольствия и неодобрения смотрел на сына в новенькой форме, когда тот предстал перед ним. С удовольствием – потому что сын стал таким же, как он сам, офицером. С неодобрением – потому что пожилому человеку всегда кажется, что молодое поколение чем-то хуже его и товарищей его молодости.
- Надеюсь, ты делаешь все правильно? – спросил он у Щелкунчика, в этот визит его домой. – Ты ведешь себя достойно, так, как подобает офицеру?
Сын промолчал, не зная, что отец имеет в виду, и тогда он пояснил:
- Ну, ты понимаешь, о чем я говорю… Ты же имел с детства неплохой пример перед глазами… Ты никогда не куришь на ходу? Ты ведь для этого всегда останавливаешься, как это делал я?
- Да, - кивнул Щелкунчик.
- И ты никогда не носишь зонтик и хозяйственные сумки, и полиэтиленовые пакеты, когда ты в форме?
- Нет, папа, не ношу, - сказал сын. Он действительно с детства усвоил неписаный кодекс офицерского поведения.
- И ты никогда, будучи в форме, не стоишь в очереди? Только, может быть, за газетой к киоску? Потому что офицер не может козырять проходящим мимо солдатам, стоя при этом в очереди за куриными ножками…
- Нет, папа, я не стою в очередях, - сказал Щелкунчик. – Какие могут быть очереди? Я питаюсь в столовой.
- Это вредно для здоровья, - ответил папа. – Но неплохо для всего остального.
Вот с тех самых пор Щелкунчик и не носил зонтика. Хотя теперь он уже не офицер. Три года как не офицер…
Когда тебя в тридцать лет вышвыривают со службы под надуманным предлогом сокращения армии – это очень обидно. Это почти что невыносимо.
Оставили всех, кроме обыкновенных нормальных офицеров. Оставили тех, кто имеет «лапу», тех, кто пьет запоем и потому не смеет ничего возразить начальству, всех маменькиных сынков, всех лизоблюдов…
Его, Щелкунчика, сократили. И его добрых хороших товарищей – тоже. Это очень обидно. И не только за себя…
А если все это случилось в Прибалтике, то и не просто обидно, а почти катастрофично. Потому что в латвийской полиции тебе скажут, что ты военный преступник, ибо служил в советской оккупационной армии. Значит – пошел вон… А в России тебе скажут, что ты – «лицо без гражданства». Значит, тоже – пошел вон.
У нас, как известно, любят всех, кроме собственных граждан. И прописку, жилье, пособие дадут любому кавказскому спекулянту. Только не собственному офицеру, которого сами е и выкинули на улицу…
Это всем известно, но как-то не успокаивает. А куда деваться человеку, если единственное, что он умеет делать хорошо – это воевать?
Переучиваться? Так советуют правительственные чиновники… Вот пойдите сами и переучивайтесь. Что-то вы не больно спешите это делать.
Щелкунчик перешел площадь и приблизился к кассам театра. Некоторое время он постоял перед афишами, как будто изучая их содержание. Этакий завзятый театрал…
Потом он вошел внутрь и подошел к окошку.
- Для меня есть что-нибудь? – спросил он негромко, наклоняясь к кассирше – пожилой толстой женщине с седыми волосами, забранными сзади в пучок. Она посмотрела на него, потом узнала своего постоянного клиента.
- Есть, - ответила она. Порылась у себя в сумочке, лежавшей тут же, рядом с билетными книжками, и протянула Щелкунчику конверт.
На конверте не было написано ничего. Только напечатано на машинке посередине: «Щелкунчику».
Он взял конверт, вытащил из кармана пачку денег. Отсчитал три пятитысячные бумажки, подал их кассирше.
- Спасибо, - с чувством собственного достоинства сказала пожилая женщина и улыбнулась. Пятнадцать тысяч для театральной кассирши – это деньги. Ей хотелось сказать что-нибудь приятное постоянному клиенту.
- Она очень красивая, - сказала она и заговорщицки улыбнулась этому мужчине приятной наружности.
- Кто? – не сразу понял Щелкунчик. Потом спохватился и сказал: - А, да. Спасибо. Она действительно очень красивая. – Потом подумал секунду и добавил: - За это я ее и люблю. Спасибо еще раз. Теперь я зайду недели через две. А может быть, и раньше.
Он вышел из кассы, а пожилая женщина с тоской посмотрела ему вслед. Она немного завидовала и ему, и его красивой молодой даме. Не черной завистью, а просто так.
Она завидовала тому, что они еще молоды, что у них любовь, да еще такая романтическая.
Год назад к ней в окошко обратился этот человек. Он сказал, что хочет сделать хорошее предложение. Кто же не хочет получить хорошее предложение, особенно в наше время. И особенно если ты пожилая кассирша в театре, в который уже лет пять ходят только редкие приезжие…
Кассирше в последние годы делали только неприятные предложения, так что она обрадовалась. Пользуясь тем, что, как она знала, главный администратор ушел из театра и не будет ругаться, она открыла дверь своей кассы и пригласила войти этого человека. Когда он вошел, она еще раз осмотрела его и поняла, что была права и что первое впечатление ее не подвело. Такого человека можно впустить в кассу.
Мужчина около тридцати лет, хорошо и солидно одетый. На нем была дорогая замшевая куртка с мехом, под белым кашне виднелся аккуратный воротничок сорочки и темный галстук в тонкую полоску.
От посетителя приятно пахло одеколоном, и весь он был подтянутый и приветливый.
«Культурный человек, - с уважением подумала кассирша. - Вроде нашего замдиректора. Тот тоже такой…»
Человек же рассказал кассирше удивительную историю. Он говорил откровенно, подробно, как будто рассказывал о своих злоключениях родной матери.
Он полюбил одну женщину. Она его – тоже. Но она замужем за богатым и злым человеком. Он не позволяет ей с ним развестись, потому что в этом случае не отдаст ей ребенка.
Влюбленным приходится встречаться тайком. Молодая женщина узнает заранее, когда она сможет выкроить несколько часов, и сообщает об этом запиской…
- А позвонить по телефону разве нельзя? – робко вставила кассирша. Но посетитель только мотнул головой и, сделав строгое неприступное лицо, горестно ответил:
- К сожалению, это невозможно.
Невозможно так невозможно. Кассирша с тех пор, как стала стареть, начала осуждать «разврат» и была противницей супружеских измен. Но что е поделаешь, если уж так получилось – двое молодых людей полюбили друг друга. Да тут еще злодей-муж. Просто как в индийской мелодраме. А кассирша любила индийские мелодрамы…
- Так что же?.. – начала она, но мужчина жестом руки остановил ее и объяснил, что он ей предлагает.
- Моя возлюбленная будет иногда заходить сюда и передавать для меня конверт. Там будет записка, когда и где мы с ней увидимся, - сказал он. – А я буду иногда к вам заходить за этими записками. Вот и все. А я был бы вам за это очень признателен, - с этими словами он выразительно подкинул на руке пухлый бумажник, который до этого держал в кармане куртки.
- А там только записки будут, в этих конвертах? – подозрительно спросила кассирша.
- Да, конечно, - ответил мужчина. – Да конверты могут быть и незапечатанными. Вы сами можете посмотреть.
- А-а-а… - протянула кассирша, успокаиваясь. Ей тут е стало немного стыдно за свою подозрительность, и она сказала деликатно: - А то мало ли что…
- Приходить моет и не она сама, - пояснил еще мужчина. – Она моет попросить кого-нибудь из подруг… Или своего брата. У нее есть брат. Но вам-то все равно. Вы просто положите конверт к себе и будете дать, когда я за ним приду. Договорились?
Он смотрел и ждал ответа.
Может быть, кассирша и не согласилась бы в ином случае. Просто побоялась бы из обычного старушечьего страха перед неведомым. Но тут посетитель был такой обходительный и «культурный»…
Да и потом деньги… Когда пенсия шестьдесят тысяч и зарплата кассира в театре – тридцать пять… А премий нет уже который год…
Уходя, посетитель оставил ей десять тысяч. С улыбкой он положил деньги на стол перед ней и сказал:
- Это так… Аванс.
- А как вас зовут? – вдруг вспомнила кассирша. – Как мне узнать, что это для вас конверт?
Мужчина улыбнулся на прощание и сказал:
- Щелкунчик. Меня зовут Щелкунчик.
После этого он сразу ушел, а кассирша осталась сидеть в легком недоумении, вертя в руках десятитысячную купюру. Между прочим, этого хватит на десять пакетов кефира. Старушке на целый месяц…
С тех пор и повелась у них дружба. Конверты приносили не часто. В среднем раз в месяц. Приносила чаще всего молодая женщина, но иногда были и другие люди.
Мужчина е появлялся и забирал эти конверты, каждый раз давая пожилой женщине то двадцать, а то и тридцать тысяч. Непыльная работа.
«Хоть бы они чаще конверты носили», - иногда думала кассирша. Она теперь уже привыкла к легким деньгам. Как бы вторая зарплата, только делать ничего не нужно.
Временами ей приходило в голову, что посетитель ее обманул. У него не одна любовница, а несколько. Девицы приходили разные… Но теперь кассирше до этого уже не было дела. Она привыкла.
И всякий раз на конверте было написано одно слово: «Щелкунчику».
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
Опубликовано:
18.1.2018 г.
|
