|
Текст печатается по изданию:
"Природа и люди"
№№ 10-11, 1910 г.
Рассказ Артура Конан Дойла "Возвращение на родину" был написан в 1909-м году. В России был опубликован в альманахе "Природа и люди", №№ 10-11 за 1910 год. Перевод - Евгении Чистяковой-Вэр (фамилия по мужу - Шакеева). Позже, в советские времена, этот рассказ в различных других переводах публиковался под названиями "Возвращение" и "Дорога домой". Перевод Е. Чистяковой-Вэр, представленный в нашем интернет-журнале - очень сильно отличается от других переводов. К тому же он уникальный, в интернете больше нигде не появлялся. Стилистические обороты оригинала, вышедшего в "Природа и люди", нами сохранены практически полностью.
I.
Стр. 145
Весною 528 года между Халкедоном на азиатском берегу и Константинополем на европейском ходил небольшой пассажирский бриг. В то утро, о котором мы будем говорить, то есть в ранние часы дня св. Георгия, на палубе судна толпилось множество паломников; все они направлялись в великий город, чтобы принять участие в религиозных и светских торжествах славного мученика, так как этот праздник был самым важным изо всех других дней, отмеченных восточной церковью. Стоял прекрасный день; дул легкий ветерок, а потому плаватели, полные праздничнаго настроения, могли спокойно, без всякой тревоги и мучений, наслаждаться интересными предметами, которые встречались им на пути к самой большой и красивой столице в мире.
Судно шло по узкому проливу; справа от него разстилался азиатский берег, усеянный белыми деревьями и многочисленными нарядными виллами, которыя выглядывали из-за зелени деревьев, покрывавших откосы. Спереди Принцевы острова, зеленые, как изумруды, поднимались над густой сапфирной лазурью Мраморнаго моря, на время заслоняя вид на столицу. Когда бриг обогнул их, великий город внезапно вырос перед глазами паломников, и на покрытой толпой палубе послышался рокот восхищения и изумления. Расположенный террасами город, белый, весь блестящий, так и горел. Сотни медных крыш и позолоченных статуй блистали в лучах солнца, а надо всем возвышался великолепный золотой купол св. Софии. Константинополь вырезывался на безоблачном небе и казался созданием грезы; для земли он был слишком воздушно красивым.
На носу небольшого брига стояли два путника: очень красивый мальчик лет десяти-двенадцати, смуглый, с темными вьющимися волосами и живыми черными глазами, полными ума и радости жизни, и старик с худощавым лицом, с седой бородой; при виде возбуждения и любопытства, с которыми его юный спутник смотрел на отдаленный прекрасный город и на множество судов, наполнявших узкий пролив, строгия черты старца освещались улыбкой.
- Смотрите, смотрите! – кричал мальчик. – Какие большие, красные корабли! Вон они выходят из гавани! Конечно, ваше преподобие, во всем свете нет других таких больших кораблей!
Старик – настоятель монастыря св. Никифора в Антиохии, положил руку на плечо мальчика.
- Тише, Лев; говори не так громко, потому что до тех пор пока мы не повидаемся с твоей матерью, мы должны скрываться. Но правда, красныя галеры хороши и велики; это императорския боевыя суда, которыя вернулись из гавани Феодосии. За этим зеленым мысом – Золотой Рог; там стоят торговыя суда. Теперь, Лев, проследи глазами за линией строений: видишь там, за большой церковью, длинный ряд колонн вдоль моря? Это – дворец цезарей.
Мальчик с большим вниманием посмотрел по указанному направлению.
- И там моя мать? – шепнул он.
- Да, Лев, твоя мать, императрица Феодора и ея супруг великий Юстиниан живут в этом дворце.
Мальчик пристально и пытливо взглянул в лицо старика.
- А вы действительно уверены, отец Лука, что она будет рада увидеться со мною?
Настоятель отвернулся, чтобы не видеть его вопросительных глаз.
- Мы ничего не можем сказать. Мы можем только попытаться. Если окажется, что там тебе нет места, тебя всегда с радостью примут в число братии св. Никифора.
- Почему вы не сказали ей, что я приеду, отец Лука? Почему не подождали ея распоряжений?
- На разстоянии ей было бы легко отказаться от тебя, Лев. Императорский гонец остановил бы нас. Но, когда она увидит тебя, твои глаза, так похожие на ея собственные, твое лицо, напоминающее черты человека, котораго она любила – сердце ея откроется для тебя, если только оно не окаменело. Говорят, император ни в чем не может ей отказать. У них нет собственных детей, и перед тобой великое будущее, Лев! Смотри, когда оно наступит, не забудь же бедной братии монастыря св. Никифора, которые приняли тебя, когда во всем мире ты не имел друзей!..
Старый настоятель старался говорить бодро и весело, но по его тревожному лицу можно было и видеть, что чем больше приближался он к столице, тем сомнительнее казался ему исход задуманного им дела. То, что представлялось старику таким простым, таким естественным в спокойных обителях Антиохии, делалось сомнительным и темным теперь, когда позолоченные куполы Константинополя блистали перед его глазами.
|
За десять лет перед тем несчастная женщина, самое имя которой звучало как оскорбление на востоке, где она была так же известна своим безславием, как и красотой, пришла к воротам монастыря и убедила монахов взять на попечение ея малютку сына. Там мальчик и оставался с тех пор. Она же, Феодора, вернулась в столицу и, благодаря странному повороту колеса Фортуны, привлекла к себе внимание, а потом и глубокую любовь Юстиниана, наследника трона. После смерти своего дяди, молодой человек сделался величайшим монархом всего света и не только поднял Феодору до степени своей супруги и императрицы, но и дал ей неограниченную власть, равную его могуществу и независимую от него. И эта женщина обрела чувство собственнаго достоинства, отрезала себя от всего, что связывало ее с прошлой жизнью, и скоро доказала, что она может быть великой правительницей, более сильной и мудрой, чем ея супруг, но в то же время – жестокой, мстительной, непреклонной; поддержкой для своих друзей, ужасом – для своих врагов. Вот какова была женщина, к которой Лука Антиохийский вез юнаго Льва, ея забытаго сына. Если Феодора когда-нибудь и вспоминала дни, в которые она, покинутая Эпеболом, правителем африканского Пентаполя, шла пешком через Малую Азию и оставила своего малютку у монахов, то только с целью убеждать себя, что отрезанные от внешнего мира монахи никогда не сольют воедино имени Феодоры императрицы с именем жалкой странницы Феодоры, и что император не узнает о существовании ея сына.
Маленький бриг обогнул мыс Акрополя, и перед ним лежала теперь продолговатая голубая полоса Золотого Рога. Высокая стена Феодосии тянулась вдоль гавани, но между нею и краем воды была оставлена узкая полоска земли. Судно остановилось подле Георгиевских ворот и, после короткаго осмотра со стороны стражников в шлемах, двух путешественников пропустили в город.
Настоятель, несколько раз по делам своего монастыря бывавший в Константинополе, шел уверенным шагом человека, знающего местность, а Лев, испуганный и вместе с тем довольный толкотней, шумом и грохотом проезжающих телег и видом великолепных строений, держался за широкия одежды своего спутника и с любопытством оборачивался во все стороны. Они поднялись от моря к городу по крутым и узким улицам и очутились на открытой площади, окружающей великолепную святую Софию, великий храм, начатый Константином, освященный святым Златоустом и служивший теперь местопребыванием патриарха и средоточием всей восточной церкви. Благочестивый настоятель многократно перекрестился, несколько раз преклонил колени, наконец, миновал святыню и поспешил дальше, торопясь исполнять свою трудную задачу.
Путники прошли через вымощенный мрамором Августеум и справа увидели позолоченныя ворота гипподрома, где теперь толпилось множество народа, так как утро было посвящено религиозным празднествам, а днем, после полудня, справлялись светския увеселения. Население стремилось к ристалищу с такой силой, что приезжие с некоторым трудом выбрались из людского потока и направились к тяжелой арке из чернаго мрамора, которая составляла внешния ворота дворца. Внутри их резко остановил нарядный часовой в позолоченном гребнистом шлеме; он преградил им путь блестящим копьем и не пускал до тех пор, пока офицер не позволил им пройти. Однако, настоятель знал, что все препятствия падут перед ними, если он упомянет имя евнуха Василия, который исполнял должность дворцоваго камергера, а также паракимомена, то есть чиновника, спавшего у дверей императорской спальни. И действительно, этот талисман действовал: при одном звуке могущественнаго имени – протосфатарий, глава дворцовой гвардии, немедленно приказал одному из воинов проводить двоих путников к евнуху Василию.
Они миновали срединную стражу, стражу внутреннюю и, наконец, вошли в настоящий дворец, следуя за величавым провожатым из одной удивительной комнаты в другую, еще более удивительную. Мрамор, золото, бархат и серебро, блестящая мозаика, изумительная резьба, ширмы из слоновой кости, занавеси из тканей Армении и шелка из Индии, ковры из Аравии и янтарь из Балтийскаго моря – мелькали перед простыми провинциалами, так что у них, наконец, заболели глаза, и их чувства помутились от блеска и роскоши самаго великолепнаго из людских жилищ. Но вот, занавески, вышитыя золотом, раздвинулись, и солдат передал пришедших немому негру, стоявшему за перегородкой. Тяжелый, жирный темнокожий человек с большим, обрюзгшим безволосым лицом ходил взад и вперед по маленькой комнате и, когда они вошли, повернулся к ним с отталкивающей и угрожающей улыбкой. Толстыми губами и отвисшими щеками он напоминал жирную старуху, но на его лице горела пара черных, лукавых, недобрых глаз, полных внимания, наблюдательности и мысли.
- Вы вошли во дворец при помощи моего имени, - сказал он. – Я хвалюсь тем, что всякий может таким образом добраться до меня. Но тот, кто пользуется этим без нужды, не будет счастлив. – И он опять улыбнулся с таким выражением, что испуганный мальчик ещё сильнее сжал широкия саржевыя одежды настоятеля.
Но священник был храбр. Его не испугали ни зловещий вид сановника, ни угроза, звучавшая в его словах; старик положил руку на плечо своего юнаго спутника и, улыбаясь, посмотрел на евнуха.
- Я не сомневаюсь, ваше превосходительство, - сказал он, - что важность моего дела дала мне право войти во дворец. Меня смущает лишь мысль, что оно черезчур важно, чтобы я мог сказать его вам или кому либо, кроме самой императрицы Феодоры.
Над недобрыми глазами евнуха сдвинулись косматыя брови.
|
- Вы должны оправдать эти слова, - сказал он. – Если мой милостивый господин, преславный император Юстиниан, не гнушается, доверяя мне самыя близкия ему вещи, странно, что я не могу выслушать его подданнаго! Судя по вашему одеянию и манерам, я думаю, что вы настоятель одного из азиатских монастырей?
- Вы правы, ваше превосходительство. Я – настоятель монастыря св. Никифора в Антиохи. Но повторяю, я вполне уверен, что мне нужно говорить с самой императрицей Феодорой.
Евнух был явно изумлен, и настойчивость старика возбудила его крайнее любопытство. Он подошел к нему ближе, выставив вперед свое тяжелое лицо. Его обрюзгшия, толстыя, темныя, похожия на губки, руки лежали на столе из желтой яшмы.
- Старик, - проговорил он, - на свете нет ни одной тайны, касающейся императрицы, которую нельзя было бы сказать мне. И знайте, если вы откажетесь сказать мне всё – вы, конечно, никогда не увидите ее. С какой стати я приму вас, если вы не объясните мне, с каким делом идете? Разве я могу знать, что вы не еретик из секты манихеев, что вы не скрываете у себя на груди кинжала, жаждущего крови матери церкви?
Настоятель перестал колебаться.
- Если я сделаю ошибку, да падет она на вашу голову, - произнес он. – Узнайте же, что этот мальчик – Лев – сын Феодоры-императрицы, котораго оставили у нас в монастыре в возрасте одного месяца, десять лет тому назад. Возьмите этот сверток папируса, он докажет всю истину моих слов.
Евнух Василий развернул сверток, не отрывая глаз от лица Льва. Он пробежал взглядом документ, и в его чертах отразилось удивление и хитрое намерение обратить в свою пользу неожиданную новость.
- Он действительно настоящий портрет императрицы, - пробормотал евнух и прибавил с внезапной подозрительностью. – Скажите, не случайное ли сходство зародило в вашей голове этот план?
- Только одним путем можно ответить на ваш вопрос, проговорил монах, - спросите самое императрицу, говорю ли я неправду, и сообщите ей радостную весть о том, что ея сын жив и здоров.
Доверчивый тон, искренность, звучавшая в словах старика, папирус и красивое лицо мальчика уничтожили последнюю тень сомнений в уме евнуха. Действительность была налицо. Но какую выгоду извлечь из нея? Василий стоял, опираясь толстым подбородком на руку, и в своем хитром уме обдумывал этот вопрос.
- Старик, - сказал он, наконец, - многие ли знают тайну? Многим ли вы сказали о ней?
- Никому во всем мире, - ответил настоятель. – О происхождении Льва знает один лишь диакон Бардос в монастыре.
Евнух решился: если только он один будет знать тайну рождения Льва, то приобретет могучую силу над своей властной госпожей. Он был уверен, что император не знает о существовании сына Феодоры, и что известие об этом нанесет ему удар, который, быть может, уничтожит его привязанность к супруге. Следовательно, императрица могла пожелать принять меры, для того, чтобы до Юстиниана не дошли слухи о Льве; а когда он, Василий, сделается ея сообщником, он тесно сблизится с ней. Все эти мысли проносились в его мозгу, пока он стоял, держа папирус и глядя на старика и мальчика.
- Подождите здесь! – сказал евнух и ушел.
Прошло несколько минут. Наконец, занавеска в конце комнаты отодвинулась в сторону, и вошла маленькая живая женщина, в золототканом платье, с мантией на плечах и в туфлях из императорского пурпура. Этот цвет доказывал, что она – императрица, а достоинство осанки, властность, горевшая в ея великолепных темных глазах, и совершенная красота черт ея надменнаго лица говорили, что это Феодора, которая, несмотря на свое низкое происхождение, сделалась самой величавой женщиной во всей империи. С ея лица исчезли те шутовския гримасы, которым научилась в амфитеатре дочь Акация, медвежьяго сторожа; исчезло и легкомысленное очарование, отличавшее прежде ея лицо; теперь все в ней изобличало величавую правительницу, достойную подругу великаго императора.
Феодора подошла к мальчику, положила белыя руки на его плечи и долгим, вопросительным взглядом – взглядом, в котором сначала чувствовалась подозрительность, а потом заблистала радость встречи – посмотрела в большие, блестящие глаза, казавшиеся отражением ея собственных. Поддаваясь внезапному, живому порыву волнения, она обняла мальчика и на мгновение прижала его к своему сердцу. Потом сила императрицы победила временную слабость матери: Феодора оттолкнула Льва от себя и знаком приказала дежурным рабам вывести посетителей из комнаты.
Евнух Василий остался; он смотрел на свою госпожу, которая бросилась на диван и сильно дышала от волнения. Феодора подняла взгляд, и женский инстинкт ея мгновенно прочел угрозу, крывшуюся в глазах евнуха.
- Я в твоей власти, - сказала она; - император не должен знать об этом.
- Я ваш раб, - ответил евнух, двусмысленно улыбаясь. – Если вы желаете чтобы император ничего не знал, кто посмеет сказать ему?
- А монах, а мальчик? Что нам делать?
- Есть только один путь… - ответил евнух.
Она с ужасом посмотрела на него. Его руки указывали на пол. Под великолепным дворцом разстилалась область тускло освещенных переходов, безмолвных рабов с отрезанными языками, - область, полная внезапных резких криков во тьме.
Вот на что указывал евнух…
(До след. №-ра)
ДАЛЬШЕ:
ЧАСТЬ II.
Опубликовано
16.06.2019 г.
|
