|
Живое мертвое
Из беседы в телепередаче «Пятое колесо»
История – добытчик фактов. И это труд нелегкий. Иногда он нелегок от обилия фактов. Возникает опасность, что вы опустите что-то существенное. Тем самым, невольно или вольно, исказите их. В других случаях, наоборот, в отдаленные от нас годы или даже во времена, близкие к нам, ощущается явный недостаток фактов, пробелы в череде событий, трудность их восполнения… И вот, в общем-то, работа историка – это как будто конкретное дело, которое только и состоит в том, чтобы систематизировать прошлое.
Однако возникает вопрос: а как мы представляем себе будущее? И труд историка получает иной смысл. Собственно, отношение к прошлому как к неотвратимому и одновременно непоправимому движению всемирной истории, в котором мы видим также и себя, и есть главное таинство нахождения в общем человека в будущем. Надо бы говорить даже не «будущее», а «будущее прошлого». Ведь в какие-то исторические «минуты» события концентрируются так, что кажется: ничего, кроме будущего и прошлого, вообще нет. Завязываются такие вот драматические нервные узлы, и все это – в продолжение одной человеческой жизни. Скажем, не очень любимая нашими с вами современниками Октябрьская революция, когда века (!) встретились с каким-то образом будущего и счет пошел на дни… В такие «минуты» история предстает перед нами, знаете, в каком-то уже другом свойстве. И древние были правы, называя ее Музой. История прибегает к образности, почему она не может считаться точной наукой, хотя у нее есть своя строгость.
Но тут и другое. Мы же как бы заново творим – я это пытался как-то описать – прошлое. Оживляем мертвых. Ведь история – это некий диалог живых с мертвыми, в результате чего появляются живые мертвые, без которых мы не можем жить. И когда мы прекращаем такой диалог, тогда жизнь отходит от нас – кусками, а может и полностью. Это очень метафизично звучит, но это очень современно. Сейчас нам как раз недостает такого диалога с мертвыми, при котором они бы стали живыми мертвыми. А они нам очень нужны, очень. Мы должны их разговорить, мы должны их услышать – заново.
В общем-то, у такого отношения к истории глубокий корень. Скажем, вот эпизод при зарождении христианства. Слова апостола Павла перед его сораспятием Христу. Что он говорил в свой судный день?.. «Воспрянуть равно мертвые и живые воскреснут, мертвые – нетленными, а живые – изменившимися». Вот видите, какой познавательный ход мысли, - одно связано с другим. Нетленность мертвых; и только благодаря этому, в связи с этим, в какой-то сцепке с этим воспринимаются живые. Ну, конечно, с тех пор многое переменилось и в понимании истории, и в умении ее исследовать. Тем не менее в этом вот широком смысле историком мне кажется не только человек, который занимается этой наукой профессионально. Как-то был у меня разговор об историках нашего времени, в котором один молодой человек сказал: «Но ведь самым лучшим историком сейчас является Шостакович…» В его словах есть много верного.
И вот, если с такой точки зрения посмотреть, на наш сегодняшний день, окажется, что мы открываем заново себе многое из прошлого. Притом нашим современникам кажется, что их обманывали, и положение историка-профессионала выглядит достаточно неприятно: в глазах других он лжец или человек, которого принуждали лгать. И теперь человек хочет, чтобы кто-то ответил ему на его вопросы, хочет получить прошлое от другого. Но прошлое не получают – ни по карточкам, ни без карточек, прошлое должно войти. Историк может лишь помочь. Но если ты отталкиваешь его от себя, если ты хочешь быть ответчиком за то, что было, даже если ты тогда еще не жил, если ты не обладаешь внутренней потребностью соприсутствия в прошлом, то ты невольно впадаешь в новую ложь. Есть такая – достоверная неправда. И такая есть. И очень важно для нас, желающих перестроить жизнь, войти, так сказать, в наследство. Ведь оно принадлежит не Сталину и никому другому. Как прошлое именно в том смысле, о котором я говорю, оно принадлежит только нам. Мы никогда не сможем стать, можно так сказать, суверенами будущего, не став вместе с тем суверенами прошлого.
Мне кажется, это очень существенно. Это тонкая вещь. Она не улавливается в буквах. Ты читаешь, потрясаешься, узнаешь человеческую судьбу… Ты узнаешь, и как дурно поступали с людьми, узнаешь и слабость людей, узнаешь почему эти люди не могли воспрепятствовать дурному, злому, страшному. Для нас важен не только ход событий. Понять, почему то или другое могло свершиться, это очень важно. Для нас важен и духовный опыт этих людей. Мы не можем его миновать. А ведем этот процесс узнавания мы гомеопатическими дозами. Сначала восстанавливаем тридцатые – сороковые, потом, через десятилетие, может быть, вернемся к шестидесятым – семидесятым. А ведь духовный опыт людей шестидесятых – семидесятых годов дозарезу нужен нынешним людям. И взлеты, и падения, и мужественные поступки, и слабость.
…Революция – это все-таки особый феномен человеческого существования, не такой простой, как нам кается. Ведь так принято изображать его – в виде некоего черного ящика: на входе – предпосылки, на выходе – результаты. Предпосылки совпали с результатами, - значит, очень хорошо. Не совпали, - значит революция не вполне завершилась.
Это неверно. Революция сама создает свои предпосылки; укладываясь в них, она их создает в своем собственном ходе. И, начавшись, революция обладает особым свойством, она как бы заражается страстью самоувековечивания, самопродления. Она не может сама себя остановить. Ее останавливают извне. Поэтому, скажем, термидор – это не просто исторический факт, это один из жестких законов революционного процесса: после того как революция произвела глубокую перепашку, сопровождающуюся гибелью, трагедиями, люди выходят из шока, и создается потребность в нормализации. Естественно, что такая нормализация будет уже не возвратом к прежнему, - это будет другая эра.
|
