Марсель Арлан (Marcel Arland, 1899). Известен в первую очередь как литературный критик и новеллист; опубликовал несколько сборников рассказов: «Лучшие дни нашей жизни» («Les plus beaux de nos jours», 1937), «Родная земля» («Terre Natale», 1938), «Из чего создаются миры» («Il faut de tout pour faire un monde», 1947) и др. Из романов Марселя Арлана следует отметить «Порядок» («L’Ordre», 1929) и «Антарес» («Antares», 1932). Рассказ «В доме нужна хозяйка» («Il faut une femme a la maison») опубликован в одном из последних сборников М. Арлана «Вода и огонь» («L’Eau et le Feu», 1956).
Из антологии
Рассказы французских писателей
Перевод Э. Юровской
Стр. 43
В ДОМЕ НУЖНА ХОЗЯЙКА
- Ну как, Гастон?
- Хорошо, отец!
Голос у Гастона звучный. Но особенно звонко он произносит слово «отец». У парня славное лицо. Вид у него, пожалуй, немного хлыщеватый, но отца разве обманешь? Прежде, темными зимними вечерами, когда Гастон возвращался из школы, издали слышно было, как он свистит, подбадривая себя. Чем ближе к дому, тем свист слабее. Когда Гастон появлялся в дверях, его лицо так и сияло радостью, радостью избавления от темноты, от страхов. Он и сейчас такой же. А парню под тридцать! Он пережил смерть близких – погиб в сороковом году брат, от горя скончалась мать. Но ни эти потери, ни долгий плен в Германии не изменили его. А ну, Гастон Лоррен, сын своего родителя, выше нос, шевели коня, чтобы не спал! Впрочем, лошадь, как и сам родитель, не думает спать. За нее можно не беспокоиться: уши насторожены, темной волной пробегает по шерсти мелкая дрожь. Так бывает всегда – стоит лишь въехать в эту лощину. Отчего бы? Наверное, от свежести, тишины, запахов перечной мяты и прели. Здесь другой мир. Да, неблизко теперь Дампьер, его плоские поля, орешники.
- Тут и птиц-то не слышно… Ты заметил, отец?
Что же, неглупо, сынок. Но он, Вивьен Лоррен, заметил это уже давно. И не потому, что в деревнях очень-то прислушиваются к пенью птиц. Просто, очутившись в этой тесной лощине, где не слышно даже звука копыт и тарахтенья двуколки, сразу понимаешь, что чего-то не хватает.
- Живей, Тюрко, пошевеливайся. Ты еще не на празднике!
- Ну что ж, - роняет отец, - не сегодня, так завтра он будет там. Да и не только он.
Они смеются. Но смех так же не вяжется с этим местом, как и птичьи голоса. Как-то не по себе им здесь, в этой извилистой и влажной теснине, сжатой лесистыми холмами. В этом чуждом мире они ненадолго. Но сознание, что через минуту-другую стены его раздвинутся и откроется широкая равнина, не помогает: голос прерывается, движенья стеснены, сердце замирает, как будто вот-вот что-то случится.
«Рисковое дело, - думает старик, - и как еще обернется? Одному богу да сатане это известно». Не от веселой жизни затеяли они его. А как быть? Годы-то текут: вот уже восемь лет как не стало матери. За хозяйством глядеть некому, если не считать Фани, старухи соседки, которую едва ноги носят; и Гастон перезревает, вот уж и брюшко появилось… Он-то не очень торопится с женитьбой. «Время терпит, отец». – «Терпит, говоришь? А вот возьмет и умрет твой отец, сердце-то у него ой-ой-ой! Время, может, и терпит, а что, как ты не утерпишь и дашь себя окрутить первой встречной?» Парень – золото, с добрым сердцем, на работу злой, но во всем прочем такой же недоумок, как двенадцатилетний. Пришлось строго сказать ему: «Ну, Гастон, хватит волынить. Я могу от тебя уйти не сегодня-завтра, да и Фани ноги не держат. В доме нужна женщина, хозяйка!»
И вот июньским утром, в субботу, сидя бок о бок в двуколке, они отправились искать хозяйку в дом. Отец в серой блузе, сын в новеньком темно-синем костюме и пунцовом галстуке. Соседям просто сказали, что едут в Клермон. Но когда они отъезжали, старая Фани ухмыльнулась щербатым ртом: «Что, к родственникам собрались?» - «Да, на праздник, Фани, на клермонский праздник, понимаешь?» - «А то как же, понимаю. Кланяйтесь ихней дочке!»
- Мечтаешь, сынок?
- Я? Нет, отец, я думаю.
Да, подумать есть о чем; и отцу, пожалуй, больше, чем сыну, который целиком полагается на старика родителя.
- Знаешь, Гастон, они хорошие родственники. Никогда нас не забывали. Мать умерла, ты был в плену, так они оба приехали ее хоронить – и кузен и кузина.
- Я знаю, отец, они хорошие родственники, это так.
Да и люди они порядочные, знают цену труду, сами потрудились – дай бог! Живут теперь припеваючи, они и заслужили это, а все же не задрали нос, остались такими же простыми, как и прежде.
- У дочки перед глазами всегда был хороший пример.
- Ну, конечно, отец.
- Понятно, она не воспитывалась, как они, в трудах да заботах. Время нынче другое.
- Да, совсем другое.
- А все же она знает толк в хозяйстве, сумеет домом править. К тому же здоровая, складная девка, правда?
- Что верно, то верно. Помню, вернулся я с войны, увидел ее и не признал сразу-то. Назвал – барышня. А она меня – кузен. Ну, тогда я и ответил – кузина. А на ты так и не перешли.
Лощина делается все уже. Дорога идет берегом. Но реки почти не видно за осокой и тростниками: скорее чувствуешь, что она течет рядом. Исподтишка Вивье Лоррен разглядывает сына: у Гастона круглые бледно-голубые глаза, пухлые дрябловатые щеки, бесхитростно улыбающийся рот, крупный нос, изуродованный с тех пор, как сынок упал с качелей. Это было в день первого причастия: такой нос мог бы придать лицу хитрое и важное выражение, но он настолько не вяжется со всем остальным, что славное лицо делается только смешным… Что-то скажет девушка, поглядев на такого жениха? Родители писали, что она еще не решилась, не говорит ни да, ни нет, но добавляли: приезжайте, все устроится.
- Вот увидишь, Гастон, все будет хорошо.
- Ты думаешь, отец?
- Ну конечно же, черт возьми. Чем ты хуже других?
- Это я знаю. Но Роза…
- Что Роза? Тоже нашел принцессу! Чем Лоррены хуже Гийомов?.. Да не разевай ты рот, Гастон!
- А если у меня нос заложен! Ну тебя, отец…
Обновлено:
2.10.2019 г.
|
