2.
С этого дня естествознание и, особенно, химия в самом широком смысле этого понятия, стало почти исключительным моим занятием. Я с рвением читал те работы, столь отмеченные гением и проницательностью, которые современные исследователи приписывали этим направлениям. Я посещал лекции и завел знакомство с университетскими учеными. И даже в господине Кремпе я обнаружил большую толику здравого смысла и реальной информации. Конечно, это сочеталось с несимпатичной внешностью и манерами, что, тем не менее, не умаляло вышеупомянутых достоинств. В лице же господина Вальдмана я нашел настоящего друга. Его дружелюбие никогда не носило отпечатка догматизма и свои поучения он делал с выражением открытости и доброжелательности, которые совершенно вытесняли любые подозрения в педантизме. Он показал мне тысячи путей на дороге знаний, сделал понятными и доступными мне большинство исследований. Мое прилежание вначале было еще непостоянным, но в ходе моего продвижения оно усиливалось и вскоре стало таким горячим и нетерпеливым, что зачастую уже гасли звезды в утреннем свете, а я все еще работал в лаборатории.
Поскольку я выбрал такой напряженный режим, то можно легко себе представить, как быстро я прогрессировал. И действительно, мое жгучее рвение удивляло студентов, а моя опытность – преподавателей. Профессор Кремпе часто с хитрой улыбкой спрашивал, как дела с Корнелиусом Агриппой, в то время как господин Вальдман выражал самое сердечное восхищение моими успехами. Так прошли два года, в течение которых я не бывал в Женеве, отдавшись душой и телом тем некоторым открытиям, которые я надеялся сделать. Лишь тот, кто на себе испытал зов науки, способен это понять. При других занятиях вы доходите до того места, куда до вас дошли раньше – и более узнавать нечего. Но в научно-исследовательской работе постоянно находится пища для открытий и удивления. При этом даже ум средних способностей, активно занятый учебой, неизбежно должен достичь больших успехов. И я, имея постоянно перед глазами цель и стремясь только к ней, так быстро продвинулся вперед, что за эти два года сделал многое по усовершенствованию некоторых химических приборов, которые в университете вызывали у меня уважение и восхищение. Когда я достиг этой точки и овладел теорией и практикой естествознания настолько, насколько позволяли лекции профессоров Ингольштадта, мое пребывание там уже не могло помочь дальнейшему моему развитию, и я уже подумывал о том, чтобы вернуться домой к моим друзьям, как произошли события, которые задержали мое присутствие там.
Одним из феноменов, привлекавших мое внимание, было строение человеческого тела да и, собственно, любого живого создания. Откуда – спрашивал часто я себя – возник принцип жизни? Это был смелый вопрос, один из тех, которые рассматривают как загадку. Но по какому множеству вопросов мы смогли бы переступить через порог познания, если бы нас не сдерживали леность и равнодушие? Я прокрутил все это в голове и с этого времени решил посвятить себя тем областям естествознания, которые связаны с физиологией. Конечно, если бы меня не окрыляло почти сверхъестественное воодушевление, эти занятия стали бы для меня обременительной и почти невыносимой обузой. Чтобы исследовать причины жизни, вначале пришлось заняться смертью. Я познакомился с анатомией, но этого не хватало. Я должен был пронаблюдать также за естественным процессом разложения человеческого тела. Занимаясь моим воспитанием, отец тщательно следил, чтобы моя психика не была подвержена влиянию никаких сверхъестественных ужасов. Я вообще не мог даже и вспомнить, чтобы я когда-нибудь дрожал от историй о привидениях или боялся появления призраков. Темнота никак не влияла на мою фантазию. А кладбище для меня было всего лишь местом, где прятали покинутые жизнью тела, бывшие прежде средоточием красоты и силы и ставшие теперь пищей для червей. Теперь мне нужно было исследовать причины и сам процесс этого разрушения. Поэтому мне пришлось проводить дни и ночи в склепах и моргах. Мое внимание было направлено на все те объекты, что были самыми невыносимыми для нежных человеческих чувств. Я видел, как разрушалось и исчезало прекрасное человеческое создание. Я наблюдал, как разрушение смерти касалось цветущих щек жизни. Я смотрел на червя, который овладевал чудом глаза и мозга. И все вновь, исследуя и анализируя малейшие нюансы причинной структуры, выражающиеся в примерах перехода от жизни к смерти и от смерти к жизни, я останавливался в раздумьях, пока до меня в этой темноте вдруг не дошел свет – такой лучистый и удивительный и такой простой, что у меня от этого очевидного и чудовищного закружилась голова. В первую очередь я был поражен тем, что среди такого количества гениев, посвятивших свои исследования той же науке, мне одному была дана возможность открыть эту удивительную тайну.
|
|
|
