|
ЧИТАТЬ БЕСПЛАТНО
Это было благословенное время еще несвершенных открытий.
Капитан Роберт Уолтон, осуществляя давнюю мечту, отправляется покорять высокие широты, отплыв из Архангельска. В конце июля 19.. года корабль попал в окружение бескрайних ледовых нагромождений и туманов. Однажды, когда туман расступился, отважные полярники увидели нечто странное: в полумиле от корабля к северу быстро проехала среди разломов льда собачья упряжка, управляемая громадным существом. Это произошло в сотнях миль от любой земли и не могло не вызвать удивления. Корабль оставался в вынужденном дрейфе до утра, а утром матросы обнаружили на льдине еще одни сани с единственной оставшейся в живых собакой и человеком, находящимся на краю гибели. Этот странный путешественник согласился подняться на борт корабля только тогда, когда узнал, что экспедиция следует к Северному полюсу. Он утверждал, что преследует того, кто убежал от него. Незнакомец оказался на редкость нелюдимым и неразговорчивым. И только искреннее желание капитана облегчить судьбу своего гостя, а, отчасти, и его любопытство, позволили нам услышать рассказ о необыкновенной истории, описанной Робертом Уолтоном в письмах из России сестре, мисс Маргарет Севилл.
Забота и внимание капитана позволили его гостю восстановить силы, и он рассказал о родных и близких, своей сестре Элизабет Лавенца, сироте, дочери миланского дворянина, принятой в дом родителей Виктора Франкенштейна – именно так звали рассказчика, - о друге Генри Клервале, сыне женевского купца, о детстве и юности, когда Франкенштейн случайно увлекся учениями Агриппы, Парацельса, Магнуса, не подозревая об их ошибочности…
1.
Когда мне исполнилось семнадцать, мои родители решили, что я должен обучаться в университете города Ингольштадт. До сих пор я посещал школу в Женеве, однако мой отец счел, что необходимым для завершения моего обучения является знакомство с обычаями других мест, отличающимися от обычаев моей родины. Поэтому был назначен не такой уж далекий срок моего отъезда. Однако, прежде чем наступил назначенный день, случилось первое несчастье в моей жизни – так сказать предвестник моих будущих бед.
Элизабет заболела скарлатиной. Болезнь проходила тяжело, и жизнь моей названной сестры была в опасности. Во время ее болезни пытались убедить мать самой не браться за уход. Вначале она поддалась нашим уговорам, однако, узнав об угрозе жизни ее любимицы, не смогла больше сдерживать свою озабоченность. Она неотлучно находилась у постели больной, и ее неустанные заботы победили злой недуг.
Элизабет была спасена, но последствия этого неблагоразумия были фатальными для спасительницы. Мать заболела на третий день. Высокая температура сопровождалась крайне тревожными симптомами, и взгляды врачей говорили о худшем. Но даже на смертном одре душевная сила и доброта не покинули эту самую лучшую из всех женщин. Она соединила мою руку с рукой Элизабет и сказала: «Дети мои, самые крепкие мои надежды на будущее счастье я возлагаю на ваш будущий союз. Ожидание этого будет теперь утешением для вашего отца. Элизабет, любимое дитя, моим младшим детям ты должна будешь заменить меня. Ах! Я так не хочу уходить от вас! Я была так счастлива, и меня так любили, разве не тяжело покидать вас всех? Но не эти мысли приходят ко мне. Я хочу постараться встретить смерть бодро, с надеждой увидеть вас вновь в ином мире».
Она умерла умиротворенной, и в смерти ее лицо выражало любовь. Мне не нужно описывать чувства тех, чьи самые дорогие узы были разорваны таким невосполнимым несчастьем: это полнейшая пустота в душе и отчаяние на лицах. Такое состояние длится до тех пор, пока сознание не сможет воспринять факт, что та, которую мы видели ежедневно, чья жизнь составляла неотъемлемую часть нашей жизни, ушла от нас навсегда, что угас свет любимых глаз, а звуки такого родного города никогда больше не коснутся моих ушей.
Таковы мысли первых дней. Однако истинная горечь утери появляется только тогда, когда течение времени подтверждает несчастье. Но может ли кто избежать этой грубой руки, вырывающей от нас любимых людей? И почему я должен описывать горе, которое пережили или должны пережить все? В конце концов наступает время, когда печаль уходит, уходит быстрее, чем нужно. И улыбка, появляющаяся на лице, выглядит, возможно, кощунственно, но не исчезает. Моя мать умерла, но мы должны были еще исполнить наши обязанности. Мы должны были вместе с другими проделать наш путь и научиться оценивать собственную судьбу, пока еще остается кто-то, кого не выхватила костлявая рука.
Мой отъезд в Ингольштадт, отодвинутый этими событиями, был опять предрешен. Я получил от отца отсрочку на несколько недель. Для меня было кощунством так скоро покинуть покой нашего печального дома, который посетила смерть, и кинуться в водоворот жизни. Я впервые пережил горе, но это не уменьшило мое смятение. Я не хотел жить вдали от тех, кто у меня еще остался. И прежде всего, я хотел убедиться сам, что моя любимая Элизабет хоть немного утешилась.
Она же скрывала всю свою печаль и вовсю старалась быть утешительницей нам всем. Она спокойно смотрела на жизнь и с мужеством воспринимала свои обязанности. Она себя посвятила тем, кого привыкла называть дядей и кузенами. Никогда она не была такой очаровательной, как в то время, когда ее улыбка, напоминающая первые лучи солнца, обращалась к нам. Стараясь заставить нас забыть горе, она забывала даже о своей собственной печали.
Наконец наступил день моего отъезда. Клерваль провел последний вечер у нас. Он попытался уговорить своего отца отпустить его учиться вместе со мной, но безуспешно. Тот был всего лишь ограниченным купцом и смотрел на высокие стремления и честолюбие сына, как на праздность и ерунду. Генри глубоко переживал неудачу, то, что ему было отказано в разностороннем образовании. Он больше молчал, но когда начинал говорить, я читал в его живом взгляде твердую решимость не оставаться прикованным к жалким мелочам коммерции.
Мы просидели вместе допоздна. Мы не могли расстаться друг с другом и заставить себя проговорить «Прощай!». В конце концов, подчиняясь требованию идти спать, эти слова были проговорены, и мы расстались, причем каждый думал, что обманул другого. Однако, когда я на рассвете вышел к экипажу, который должен был меня увезти, все были здесь – мой отец, чтобы еще раз благословить меня, Клерваль, чтобы еще раз пожать руку, моя Элизабет, чтобы повторить настоятельную просьбу почаще ей писать, чтобы оказать последний раз чисто женские признаки внимания своему товарищу по играм и другу.
Я вскочил в легкий экипаж и отдался во власть самых мрачных мыслей. Я, всегда окруженный любезными товарищами, которые всегда искали возможности доставить друг другу радость, был теперь один. В университете, куда я теперь ехал, мне предстояло прибрести собственных друзей, найти моего собственного покровителя. До сих пор моя жизнь была чрезвычайно замкнутой, домашней. Это привело к тому, что я ощущал непреодолимое отвращение к новым лицам. Я любил моих братьев, Элизабет и Клерваля. Это были «старые родные лица», а к общению с незнакомыми людьми я совершенно не был готов. Такими были мои мысли, когда я пустился в путь. Однако по дороге поднялось и настроение, и надежды окрепли. Я страстно хотел получить знания. Еще дома я часто думал, как это тяжело, провести всю молодость в одном и том же месте, мечтал выйти в мир, чтобы определить свое место среди других людей. Теперь мои пожелания осуществились, и было бы действительно глупо об этом сожалеть.
За время пути в Ингольштадт, который был долгим и утомительным, я имел достаточно много свободного времени на эти и другие мысли. Наконец мои глаза увидели высокую белую городскую колокольню. Я вылез из кареты, и меня проводили в отдельные апартаменты, где я мог провести вечер.
На следующее утро я отдал свои рекомендательные письма и посетил некоторых из самых известных профессоров. Случай – или скорее, злой дух, ангел разрушения, который с того самого мгновения, когда я без особого желания покинул отцовский порог, приобрел надо мной всемогущую власть – привел меня в первую очередь к господину Кремпе, профессору естественных наук. Он был человеком странным, но глубоко проникшим в тайны науки. Он задал мне много вопросов по различным областям науки, чтобы определить уровень моих знаний. Я отвечал равнодушно и в качестве важнейших авторов, которых я изучил, называл, иногда с пренебрежением, имена моих алхимиков. Профессор вытаращил глаза: «Вы действительно, - спросил он, - тратили время на изучение этой бессмыслицы?».
Я подтвердил. «Каждая минута, - горячо продолжил господин Кремпе, - каждое мгновение, которое вы истратили на эти книги, пропали совершенно зря. Вы загрузили вашу память устаревшими теориями и ненужными именами. Боже мой! В какой необитаемой стране вы жили, где не нашлось человека, способного вам объяснить, что всем этим фантазиям, которые вы так жадно в себя впитали, уже тысяча лет, что они столь же затхлы, как и стары? Я не мог и представить себе, что в наш век, век просвещения и науки встречу ученика Альберта Магнуса и Парацельса. Мой дорогой сэр, вам нужно начинать учебу с самого начала».
С этими словами он отошел в сторону и написал большой список книг по естественным наукам, которые он хотел мне подготовить. Затем он отпустил меня, сообщив, что в начале следующей недели он собирается приступить к чтению лекций по естественным наукам в их общей взаимосвязи, и что через день, когда его лекций не будет, его коллега, господин Вальдман, будет читать химию.
|
|
ФРАНКЕНШТЕЙН. ЧИТАТЬ БЕСПЛАТНО
|
