|
Часть первая
Глава V.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Стр. 45
В роскошном двухэтажном доме на Дерибасовской улице, в высоком и просторном кабинете нетерпеливыми шагами прохаживался негоциант Даво. Было уже за полночь, а он не только не собирался спать, но даже забыл и думать о сне и, поминутно подходя к окну, углублял взор в большие зеркальные стекла, видимо, чем-то интересуясь.
Душевная тревога негоцианта происходила оттого, что дочь его Мария уехала в тот вечер к Ольге Лишинской, но до сих пор не возвращалась. Он привык видеть дочь свою почти всегда около себя, отлучки ее были редки, и ему казалась странным такая запоздалость Марии.
Жена Даво третий месяц как поехала за границу со стариком Мартацци; с того времени он поселился в Одессе, заняв оба этажа дома. Нижний этаж состоял из парадных, великолепно меблированных комнат, выходящего на улицу богатого магазина с бриллиантовыми вещами, а в верхнем этаже помещалась контора, его рабочий кабинет, просторный зал, две спальни – его и дочери и затем еще несколько комнат, предназначенных для приезжих гостей и родных. Даво обладал миллионным состоянием; убранство его парадных комнат нижнего этажа, переполненных самыми дорогими, редкими вещами и замечательными картинами, с первого же взгляда говорили каждому, что обитатель их принадлежит к разряду тех людей, которые не жалеют денег для изысканной обстановки и для удобства.
Весь город давно знал негоцианта Даво. Он считался членом многих благотворительных обществ; был коротко знаком со всеми сильными мира сего; никогда не отказывался ни от одного дела, в котором мог оказать помощь; не жалел денег на бедных, оделяя их щедрою рукой, дом его был открыт для всех честных и добрых людей, встречаемых им всегда радушно, с неподдельною лаской и полной готовностью дать совет, оказать помощь и содействие. Со времени приезда он не задавал еще пиров и банкетов, но зато нередко устраивал вечера, на которые съезжалось самое отборное общество в городе. Вечера устраивались для развлечения дочери его Марии, которую он любил всей силой души и для которой не жалел ничего, что могло бы доставить ей удовольствие. Всю свою ласку, все попечение, всю любовь он сосредоточил на единственной дочери Марии, считавшейся в городе красавицей.
Действительно, семнадцатилетняя Мария была изумительно хороша, и отец, замечая, какое чарующее впечатление производит она на окружающих, был счастливо вдвойне.
В описываемый нами вечер Даво находился в самом грустном расположении духа. Мало того, что невозвращение дочери от Лишинской беспокоило его, но какое-то непонятное, гнетущее чувство тяжелым камнем лежало на душе; какой-то безотчетный страх производил в нем тревогу и охватывал весь его организм; какая-то беда как будто угрожала ему; черные мысли, одна другой ужаснее, теснились в его расстроенном воображении; тайный голос поминутно шептал ему какие-то зловещие слова, но что именно они выражали, он не мог понять, уясняя только что-то ужасное, что-то гибельное.
А Мария как нарочно не приезжала. Даво хотя и знал, что она у подруги испытанной, преданной ей, связанной самою горячею дружбой, но тем не менее душевная тревога его с каждой минутой увеличивалась, и при стуке каждого проезжающего экипажа он подбегал к окну. Пробил час – Марии не было. Мысли отца мало-помалу начали сосредотачиваться на этом предмете. «Что бы это значило? – задавался он в сотый раз вопросом о причине невозвращения дочери. – Она никогда не запаздывала так, - шептал он, - впрочем, если бы что-то случилось, то Лишинская, вероятно, дала бы знать. Лучше послать к Лишинской, и я напрасно не сделал этого раньше».
Даво протянул руку к звонку, но в это время стук экипажа на улице заставил его подойти к окну. «Это она!» - проговорил Даво, увидев дочь свою выходящей из экипажа. Им овладело чувство чрезмерной радости, словно после долгой разлуки. Восторженное состояние его было о того сильно, что когда через несколько минут Мария вошла к нему, то была поражена его несметными поцелуями и крепкими объятиями.
- Что с вами, папа? – тревожно спросила она, обнимая его, - здоровы ли вы? Долгое мое отсутствие, вероятно, встревожило вас?
- Я здоров, совершенно здоров, - отвечал Даво взволнованным голосом, - но отчего ты так долго не возвращалась? Я боялся, не случилось ли чего.
- О нет! Я застала Ольгу больною, мы много говорили, разговор был так интересен, что я увлеклась и совершенно забыла, что вы могли встревожиться. Простите, папа, другой раз буду аккуратнее, - объясняла Мария, обвивая шею отца и несколько раз целуя его.
- Ты ведь у меня умница, моя красавица, - отвечал нежно отец, - я не взыскиваю за позднее возвращение, только говорю, что без тебя мне было очень грустно.
В эту минуту отец и дочь представляли трогательную картину. Оба эти существа, переполненные одинаковым чувством любви, чувством глубокой привязанности, смотрели друг на друга глазами искреннего счастья; в этих глазах таилось так много выражения неподдельности, что казалось, мысль одного составляла мысль другого и что существование друг без друга было для них немыслимо.
Присутствие дочери несколько успокоило Даво. Он предложил Марии присесть на маленькую турецкую кушетку и сам поместился около нее.
- Я не знаю, Мари, - начал Даво, - почему мне сегодня было так грустно, отсутствие твое так заметно, и какая-то тайная тоска до того душила меня, что я чуть не потерял голову. Меня преследовало необъяснимое предчувствие какого-то несчастья, несчастья близкого!
При этих словах Мария побледнела, она вспомнила предсказания колдуньи на последнем маскараде, суеверный страх овладел ею, сердце сильно забилось, но вскоре благоразумие одержало верх и она отбросила промелькнувшую в голове мысль о нелепом предвещании гадальщицы.
- Бог с вами, дорогой папаша, что у вас за черные мысли? – сказала Мария успокоительным голосом, - ну что же может с нами случиться, у вас нет врагов в городе, дела идут хорошо, а следовательно, что и кто может испортить вашу счастливую жизнь? Вы, вероятно, нездоровы, слегка простудились, и я советовала бы вам поговорить с доктором.
- Это напрасно, моя дорогая, - я совершенно здоров, но в течение пятидесятилетней моей жизни предчувствия никогда не обманывали меня.
- Нет, папа, извините за противоречие, но я не хочу верить вашим словам! Это нервное расстройство, простуда или что-либо другое, но все-таки болезнь. Успокойтесь, папа, день-два, и вы будете тот же, каким и были до сей поры.
- Дай Бог, чтобы предчувствие моё было ложно, - отвечал отец, - но тем не менее при моих летах все может случиться, а я бы желал при жизни своей устроить твою судьбу, твое счастье. Да, милая Мария, я хочу поговорить не с доктором, а с тобой, мой друг, о твоем будущем. Граф Брендостели получил от меня отказ в твоей руке, хотя партия эта и была блестящая. Он несколько раз и прежде намекал мне об этом, что своевременно я сообщал тебе, а сегодня официально сделал предложение и как-то странно, как-то настойчиво он просил твоей руки. Тебе, мой друг, лучшего мужа как Мартаци не нужно, не правда ли, а?
Мария сконфузилась, яркий румянец быстро разлился по ее несколько бледному лицу, и она, опустив глаза, молчала.
- Что же ты молчишь, моя дорогая? – продолжал Даво.
Снова наступило молчание, наконец Мария подняла свои прелестные глаза и, бросившись на шею отца, сквозь слезы произнесла едва слышным голосом:
- Да, папа, другого я не желаю.
- Ну что же ты конфузишься, моя милая, свадьба ваша ведь давно порешена, там, в Крыму еще, следовательно, об этом и говорить не будем.
- Да! – сказала Мария, - я люблю, очень люблю Николая Мартаци и не желаю никому принадлежать, кроме него.
- А любит ли он тебя так горячо, как ты его?
- Да, любит и даже очень, - отвечала Мария.
- Благословляю этот брак и объявляю тебе: как только приедет твоя мать, тотчас же примемся за свадьбу.
- Благодарю вас, милый, дорогой, бесценный папа, - восторженно воскликнула Мария, бросаясь снова на грудь отца, - я сегодня вполне счастлива, довольна, только вы-то не печальтесь и отбросьте свои предчувствия.
- Ну хорошо, мой друг, завтра потолкуем еще о свадьбе, а теперь пора спать, уже поздно. Прощай, моя милая, иди с Богом…
Даво поцеловал дочь, и они разошлись по своим комнатам.
С уходом Марии тревожное состояние вернулось к Даво: какая-то особая, безотчетная боязнь овладела им. Он наскоро при помощи слуги разделся и лег в постель в полном убеждении, что предчувствие его на этот раз осталось ложным и что хороший сон укрепит его нервы.
Вскоре начал он предаваться тревожному забытью, мысли его, перебегая от одного предмета к другому, мало-помалу перепутывались и сливались с какими-то фантастическими призраками, восставшими то в форме гигантов, то в виде карликов. Видения заставляли Даво вздрагивать и метаться на постели, наконец призраки стали удаляться в беспредельное пространство, принимать туманный вид и исчезать. Ему казалось, что и сам он стремится туда же – за призраками, где легко дышалось, где испытывал он какое-то особенное наслаждение и что-то живительное, приятно проникающее во все его тело. Такое приятное ощущение длилось недолго, за ним следовало вновь тревожное состояние.
Наконец наступило полное забытье, и Даво предался беспокойному сну.
На дворе было холодно и темно, небо покрыто черными тучами. Все городские обитатели отдались сну, все погружено было в тишину, нарушаемую лишь свистом порывистого морского ветра, который, нагоняя бесконечный ряд исполинских туч, делал ночь темнее и непроницаемее. Мелькающие иногда меду облаками звезды едва смягчали глубокий мрак каким-то призраком света. На улицах не было вино ни одного человека, ни одного экипажа.
Три удара на городских часах, сливаясь с воем ветра и, заунывно дребезжа, едва достигли до слуха.
На правой стороне вымощенного гранитом двора дома Даво, в том месте, где помещался обширный погреб, из полуотворенных его дверей начали показываться без всякого шума человеческие фигуры. Сгруппировавшись около стены бокового флигеля, они прежде всего стали внимательно всматриваться во все стороны двора, а затем, как кошки, осторожными шагами пробираться к выходящим во внутренность двора дверям магазина, которые спустя десять минут отворились с небольшим треском и скрыли за собой все таинственные фигуры.
- Зажигай кто-нибудь фонарь, - раздался шепотом голос одного из них, когда они были в темной передней.
Свет поясного фонаря бросил лучи как на маленькую переднюю, так и на соседнюю комнату, куда все вошедшие и направились.
Личности, которые так таинственно вошли в дом негоцианта Даво, были в масках и длинных балахонах, вроде костюма капуцинов. Меду ними один отличался высоким ростом, и по нему было видно, что он руководил этой небольшой, в десять человек, толпой ночных искателей приключений.
- Уменьши свет, - проговорил высокий капуцин, обращаясь к тому, у которого был зажжен фонарь, действительно бросавший довольно яркий свет на все окружающее.
Комната, где в настоящее время в безмолвии стояли все десять капуцинов в ожидании приказаний, была обширная и представляла магазин разных драгоценных вещей. Капуцины молча осматривали комнату, и сквозь их маски можно было заметить сверкающие радостью взоры при виде таких богатств. Красивые шкафы со стеклянными дверями, заставленные золотыми и серебряными блюдами, бокалами, люстрами и другими в громадном количестве вещами, действительно могли поразить взор каждого своим богатством и изяществом. Капуцины еще более поражены были при виде других шкафов и столов с бриллиантовыми вещами. Шепот удивления пробежал по всей толпе, дикая радость не имела границ, а затем быстро вынутые из карманов капуцинов инструменты – в виде долот, отмычек, коловоротов, буравов – ясно обнаруживали цель прихода толпы, жадно смотревшей на всю окружающую обстановку.
- Тише, - проговорил высокий капуцин, - успеете еще забрать все, прежде нужно распределить, чем каждому нужно заняться, уверен ли ты, - продолжал он, обращаясь к одному из спутников, - что никто из прислуги не ночует в магазине Даво и верхних комнатах?
- Совершенно уверен, - отвечал тот, - я знаю хорошо расположение всей квартиры негоцианта и обычаи здешнего дома. В соседней с магазином комнате ничего нет такого, что можно было бы взять, приказчики ночуют в левом боковом флигеле, вся прислуга Даво в задних комнатах верхнего этажа правого флигеля, а дворник и конюх так напоены с вечера, да еще и с подсыпкою дурмана, что вряд ли очнутся через сутки. Следовательно, опасаться нечего, никто сюда не заглянет.
- Ну, а это что за винтовая лестница? – спросил вторично шепотом высокий капуцин.
- Эта лестница идет прямо в кабинет Даво, а рядом с кабинетом его спальня, а в смежности спальня дочери.
- А где горничная дочери негоцианта и камердинер его?
- Через коридор, за три комнаты далее.
- Ну, слушайте, - обратился высокий капуцин ко всем. – Я с тобою, Топор, и ты также, - указал он на близстоящего, - войдем прежде всего в спальную Даво. Ты, Свидерс, с двумя товарищами справитесь с дочерью негоцианта в моем присутствии, а остальные принимайтесь за работу здесь, да чтобы в двадцать-тридцать минут все было забрано, слышите? На подмогу я пришлю к вам сверху, когда покончу с Даво.
- Зикандор приказал не проливать кровь, - проговорил один из капуцинов.
- Хорошо, хорошо, - злобно прошептал высокий капуцин, и во взоре его сверкнула молния. – Ну, за работу, - продолжал он и, сказав это, стал подниматься по витой лестнице в сопровождении двух товарищей. Наги трех воров были обуты в валенные сапоги, а потому и не было слышно ни малейшего шороха от их поступи.
Они вошли в знакомый нам уже кабинет, в котором так недавно еще сидел Даво со своей дочерью, счастливый будущностью Марии.
Из кабинета вела дверь в спальную Даво, она была полуоткрыта.
Высокий капуцин повернул футляр фонаря в разные стороны, слабый свет его едва осветил предметы в кабинете. Глубокая тишина царствовала всюду, капуцины старались сдерживать дыхание.
- Тут? – чуть слышно спросил высокий капуцин.
- Да, - отвечал шепотом спрошенный, указывая на дверь спальной.
Все трое вынули из-под своих костюмов веревки, а высокий капуцин, кроме того, полотенце.
- Ну, смотри те же, не давайте опомниться, не робейте, - проговорил высокий капуцин, отворяя осторожно дверь в спальную, которая не издала ни малейшего скрипа.
Все трое, как тени, прокрались туда и неподвижно остановились у стены. Слабый луч фонарного света обрисовывал разную мебель в комнате и небольшую резную ширму, к которой все трое и двинулись, едва переводя дыхание и осторожно ступая ногами.
За ширмой на кровати, повернувшись лицом к стене, лежал Даво. Опрокинутое до половины туловища одеяло, тяжелое дыхание и по временам нервное содрогание всего корпуса показывали его беспокойный сон. Вдруг Даво зашевелился и, как будто желая избавиться от давящего его кошмара, болезненно простонал, а затем, внезапно открыв глаза, повернул голову в ту сторону, где обрисовывались контуры неподвижно стоящих капуцинов, которые в этот момент только что подошли к ногам кровати. Свет от фонаря прямо ударял в лицо Даво, оставляя между тем капуцинов в полумраке. Хотя луч света был чрезвычайно слаб, но все-таки он произвел на внезапно открытые глаза негоцианта ослепляющее действие. Даво вначале не хотел верить тому, что представлялось его глазам, он думал, что тяжелый видимый им сон еще продолжается, но, пристально вглядываясь в полумрак, он с содроганием и замирающим голосом произнес: «Кто тут?» - а вслед за тем быстро приподнялся с кровати.
Но только Даво успел произнести эти слова, как три капуцина бросились на него, свалили на кровать и стали вязать веревками его руки и ноги, а высокий капуцин быстро заткнул негоцианту рот скомканным полотенцем. Борьба была непродолжительная, искусные и мускулистые руки капуцинов, как видно, были привычны к подобного рода работе, закончившейся тем, что Даво лишен был всякой возможности кричать и двигаться.
- Лежи смирно! – произнес высокий капуцин, когда все уже было окончено. – При малейшем твоем движении я… я задушу тебя.
При этих словах все тело Даво судорожно вздрогнуло, и он впал в беспамятство.
Описанная нами сцена произошла быстро и с такой ловкостью, что царствовавшая повсеместно в доме тишина ничем не была нарушена.
- Ну, Свидерс, - произнес высокий капуцин, - теперь остается твое дело. Ступай вниз, возьми к себе в подкрепление Данилкина и скорее обратно. Я, разумеется, помогу тебе похитить дочь Даво, далее отнести ее в катакомбу, ты с двумя товарищами распорядись по своему усмотрению.
Спустя несколько секунд высокий капуцин в сопровождении Свидерса, Данилкина и Еввора входил кошачьими шагами в спальню Марии, находящуюся, как мы сказали прежде, в смежности со спальней Даво.
Мария предавалась тихому сну. Расставшись с отцом под влиянием душевного излияния, она вошла в свою комнату с возбужденными нервами, с бьющимся сильнее обыкновенного сердцем, но тем не менее ей как будто свободней дышалось, она чувствовала какой-то радостный трепет в теле, словно что-то тяжелое свалилось с ее души, когда отец объявил о прямом отказе графу Брендостели. Разгоряченное воображение рисовало ей счастливую будущность: она представляла себя соединенною неразрывными узами с любимым человеком; видела себя окруженной попечениями мужа и своих родных под одним кровом, при одних условиях жизни, с одними убеждениями, невозмутимые дни и затем глубокую старость. При таких сладких мечтах она разделась, легла в постель, невольно вздрогнула, ощущая холод свежего белья, и со спокойной улыбкой, погруженная вся в мечтания, предалась сну.
А капуцины, как духи зла, обрисовывались уже мрачными фигурами у подножия кровати несчастной девушки.
Мария продолжала спать, ее дыхание было легко; такая же лучезарная улыбка, с какой она заснула, скользила по ее розовым губам, она лежала лицом к вошедшим капуцинам на роскошной резной кровати, левая ее рука была несколько свешена; из-под ночного чепца, сбитого немного в сторону, виднелись ее прекрасные черные волосы; полуоткрытая грудь обнаруживала восхитительные формы прелестейшего создания.
Стоявшие у кровати капуцины были поражены красотой Марии: казалось, вид спящей красавицы поселил в них нерешительность; они переглянулись между собой и невольно стали пятиться назад; в сердцах преступников заговорило чувство сострадания, чувство совести.
Не потерялся только высокий капуцин, злобный взгляд которого горел фосфорическим огнем; проволочка бесила его, он, сдерживая неудовольствие, повелительным жестом руки указывал на Марию.
- Что же стоите? – произнес наконец он мрачным голосом, толкая одного из близстоящих к нему товарищей.
Призыв высокого капуцина остался без внимания. Спутники его под влиянием какого-то обаяния не трогались с места.
- Скоты! – произнес он едва слышно, проталкиваясь вперед и комкая в руках тряпку для рта.
- Проснитесь, сударыня, - говорил довольно громко высокий капуцин, дотрагиваясь до плеча спящей девушки.
Мария вздрогнула, быстро приподняла голову, и прежде чем успела вскрикнуть, железная рука капуцина зажала ей рот, а затем заткнула его холщевым комком.
Несчастная девушка испуганно, мутными глазами смотрела на капуцинов, не давая себе отчета, наяву или во сне представляется ей это ужасное зрелище.
- Будьте послушны, - сказал высокий капуцин, - вам не сделают никакого вреда, а при малейшем сопротивлении и вам и вашему отцу угрожает смерть. Накиньте на нее платье и укутайте, - обратился он к сотоварищам.
При этих словах страх окончательно сковал молодую девушку, она бессознательно вскочила с кровати, протянула руки, хотела бежать в комнату отца. Отчаяние и ужас выразились во всей ее фигуре. Мария уже было сделала движение вперед, но сильные руки капуцинов остановили этот бессознательный и бесполезный порыв.
Теряя более и более сознание, она, по одному инстинктивному чувству, намеревалась защититься от грубого насилия. Забывая все и преследуемая какой-то мыслью, девушка силилась кричать и завязать борьбу со своими врагами, но вскоре силы ей изменили, в глазах помутилось, ноги подкосились, и она без чувств упала на руки капуцинов.
- Ну, Свидерс, Еввор и Данилкин, несите эту девушку в предназначенную катакомбу, - проговорил высокий капуцин. – Товарищам скажите, чтобы забирали скорее в магазине все, что представляет ценность. Я скоро к ним явлюсь, лишь только разломаю сундук в кабинете Даво. Смотри, Свидерс, не останавливайся ни на минуту со своей ношей, да укутай ее и посматривай, чтобы холщевый ком не выпал у нее изо рта. Идите. Ты, Топор, спустись с товарищем в магазин на подмогу, я сию минуту тоже приду посмотреть на вашу работу.
Не прошло и двух минут, и Мария на руках трёх капуцинов, бездыханная, как труп, была снесена с витой лестницы, и затем капуцины скрылись с ней в тот подвал, откуда мы видели их выходящими перед началом этой злодейской сцены.
Вслед за ними спустился по витой лестнице и высокий капуцин взглянуть на работу своих товарищей. Работа шла с изумительной быстротой: золотые, серебряные и бриллиантовые вещи укладывались в большие простыни и подготавливались к выносу.
- Каково идет ваша работа? – спросил высокий капуцин.
- Как видишь, - отвечал один из злодеев, завязывая простыню с вещами в узел и указывая на сломанные и опустошенные шкафы.
- Молодцы, - проговорил высокий капуцин, - работайте проворно и так, чтобы в десять минут здесь не осталось ни одной ценной вещи. Я пойду наверх, если успеете обработать все до моего возвращения, то меня не ждите. Оставьте лишь в выходе мины одного путевода, а я вас скоро догоню.
Проговорив эти слова, он снова направился по витой лестнице в кабинет, в одном из углов которого стоял большой железный сундук. Поставив на пол фонарь, капуцин принялся работать над сундуком; инструменты, вытащенные им из кармана, помогли ему в спешной работе. После некоторых усилий крышка стала поддаваться, еще одна-другая минута, и сундук под руками капуцина открылся.
Огромное количество банковских билетов и слитков золота представилось глазам капуцина. Со злобной улыбкой на лице начал он убирать эти сокровища в свои углубленные карманы.
- Ага, - прошептал капуцин, злорадствуя, - убирай скорее все, что здесь есть, настало время, и мы сумеем наступить на горло нашему врагу, чаша моя переполнилась горечью; пора облегчить душу, правда, порочную, да кто же, спрашивается, виноват в порочном моем направлении?
Когда все богатство было выбрано из сундука, капуцин вошел в следующую комнату и направился прямо к кровати Даво.
Негоциант пришел уже в себя, он по-прежнему лежал крепко привязанный на своей постели, мутный взгляд его был прямо обращен на пришедшего, в глазах выражался ужас, легкая дрожь пробегала по всему телу.
- Узнаешь ли ты меня! – прохрипел со злобой капуцин, - может быть, ты припомнишь меня?
Маска была стянута, и поднявши фонарь к голове, капуцин осветил все свое лицо. Седая борода клочьями окаймляла его щеки и подбородок; у рта на передергивающихся синих губах виднелась пена; в расширенных зрачках глаз, над которыми висели в беспорядке большие седые брови, блистала молния; зубы издавали скрежет, все туловище его, наклоненное к изголовью Даво, тряслось. Ненависть, злоба и гнев клокотали в душе капуцина, он, как раненый зверь, готов был с остервенением броситься на свою жертву.
- Ну что же, всмотрись хорошенько, припомни, не встречался ли ты в жизни когда-нибудь с таким человеком, как я? – При этих словах капуцин расхохотался зловещим, диким смехом.
- Я пришел рассчитаться с тобой, - продолжал говорить капуцин, - час мщения настал для тебя, цель моей жизни достигается сегодня над твоим изголовьем. Я отомщу за все пытки, за все мучения, которые вынесены мною в течение многих лет. Ты, - продолжал задыхаясь капуцин, - отнял у меня все, что было дорого для меня в жизни. Ты отравил всю мою жизнь и тем взрастил во мне заклятого врага. Я жертва твоего сластолюбия, я… но зато сегодня я счастливейший из смертных и буду еще счастливей, когда услышу твое предсмертное дыхание!
Несчастный Даво ничего не понимал, слова капуцина были для него совершенно новы. Стараясь припомнить всю пройденную жизнь, он все более и более приходил в недоумение; ничего подобного и ни одного такого случая не было в его жизни, чтобы сколько-нибудь он заслуживал порицания. Видимо, он был жертвой ошибки, но как разубедить это страшное чудовище, всецело поглощенное одной целью, одним желанием – отомстить.
- Что же, не узнаешь? – продолжал спрашивать хриплым голосом капуцин, - так я напомню тебе свое имя.
И говоря это, он наклонился к самому лицу Даво и произнес какое-то имя.
Затем капуцин снова расхохотался, смотря упорно в лицо своей жертвы и старался разгадать, какое действие произвели его слова.
На лице Давос начало выразилось изумление; он испуганно смотрел на незнакомца, как будто не доверяя сказанному. Но мало-помалу это изумление перешло в ужас, и Даво, вперив помутившиеся глаза в незнакомца, сделал усиленное движение. Ему как будто хотелось что-то сказать, хотелось защищаться: готовый вырваться крик замер в груди, вся кровь прилила к его бледному, полному отчаяния лицу.
- Уж не хочешь ли сказать, что ты прав и не был виновником моего несчастья? – проговорил капуцин, - да и я тоже говорил, что не виноват, но на это не обратили внимания по милости хитро веденной тобой интриги.
При последних словах зубы заскрежетали у незнакомца, страшная злоба усиленно заклокотала в груди его, ногти сжатых рук впились в ладони, все тело стало передергиваться.
- Верно, припомнил! – прохрипел капуцин, - так умри же как собака, умри, - прошипел он зловещим голосом, погружая в грудь Даво широкий нож.
Железная рука капуцина была тверда, нанесенный удар смертелен. С дикой радостью он смотрел на ужасные страдания своей жертвы и как будто наслаждался этими муками.
Прошло несколько минут, в течение которых глубокая тишина лишь изредка нарушалась движениями и стоном негоцианта. Наконец Даво сделал несколько бессознательных содроганий, тело его вытянулось, голова свесилась с постели, и перед капуцином лежал бездыханный труп.
- Кончено! – произнес гробовым голосом капуцин, смотря на бледное лицо негоцианта. – Теперь я отомщен.
После этого он проворно направился в соседнюю комнату, прежним путем спустился по витой лестнице в магазин, где было совершенно темно, и незамеченным прокрался в подвал.
Обширный подвал, куда вошел капуцин, составлявший подвальный этаж бокового флигеля, заставлен был разным хламом, свалившимся сюда, как видно, по ненадобности. Разломанные бочки, старые колеса, кипы ветхих рогож и тому подобные вещи лежали грудами у стен. Подвал соединялся подземной миной, тянувшейся на протяжении пяти-шести аршин; мина эта, будучи завалена также хламом, имела в конце небольшое отверстие, заложенное большим камнем. В настоящее время камень был отодвинут, и у отверстия сидел какой-то человек, к которому с фонарем в руках прямо шел капуцин.
- Ну что, благополучно ли перебрались и давно ли? – спросил капуцин у сидевшего, который остался здесь как путевод в ожидании капуцина.
- Прошли благополучно, - отвечал сидевший, - и вряд ли мы догоним их.
- А как девушку протащили?
- Да ничего, кажется, немного поцарапали, но она не чувствовала, все время находилась без памяти.
- Пролезай в отверстие первый, а я за тобой, да и пойдем скорее, - сказал капуцин.
Оба поочередно пролезли в отверстие и очутились в более обширной мине, тянущейся далеко по направлению к центру города. Здесь злодеи были в совершенной безопасности, с зажженными фонарями они продвигались вперед бодрыми шагами.
Не прошли они и двадцати сажень, как увидели Свиерса и двух его товарищей, сидящих на каменных обломках плиты. Три зажженных фонаря стояло около них, между злодеями шел оживленный разговор.
Подойдя к этой группе, высокий капуцин был удивлен как отсутствием похищенной дочери негоцианта, так и окровавленным лицом Еввора.
- Что такое случилось? – вскричал высокий капуцин.
- Очень скверное дело, - отвечал Свидерс.
- А где же девчонка? – вновь спросил капуцин.
- Вот в этом-то вся и суть, - произнес Свидерс, - девушка у нас отнята.
- Кем? Когда? Объясни!
- Какими-то чертями и так внезапно, что мы не успели опомниться.
- Расскажи же толком! – вскричал капуцин.
- Вот на этом месте, - отвечал Свидерс, - мы сюда донесли ее благополучно, она не приходила в себя, как вдруг из этой боковой мины выскочили человек десять, огорошили меня и Еввора по голове дубинами, мы упали, обливаясь кровью, и в один момент девчонка была подхвачена и бегом унесена в ту же боковую мину.
- А почему же вы не побежали за ними? – настаивал высокий капуцин.
- Да я и Еввор только в сию секунду опомнились от ударов, которые были столь сильны, что Еввор и теперь захлебывается кровью. Вон, посмотри.
Действительно, кровь обильными ручьями текла из разбитой головы Еввора.
- Ну, а Данилкин что делал? – спросил высокий капуцин.
- Я не в состоянии был ничего сделать, потому что на меня накинули петлю, вот она, я едва избавился от смерти.
- Странно… - проговорил высокий капуцин, - а не заметили вы их лица?
- Нет, - отвечали Свидерс, Еввор и Данилкин, - дело было минутное, трудно было что-нибудь заметить, да и численность их нельзя определить, было, может быть, десять человек, а может быть, более или менее.
- Гм, - прошептал высокий капуцин, - дело очень скверное, придется тебе, Свидерс, отвечать перед Зикандором, оправдывайся как знаешь, я умываю руки. Ну, а почему не помогли вам товарищи, которые были с узлами?
- Они пришли после, побежали было, да не догнали.
- Скверно, очень скверно, - проговорил высокий капуцин, - да, теперь дело непоправимо, надобно покориться необходимости, рассуждения по этому предмету не помогут. Идём…
Все гурьбой двинулись по мине с печальными размышлениями и страхом перед тем лицом, которому высокий капуцин и Свидерс должны были отдать отчет по делу ограбления дома Даво и похищения его дочери.
Часть первая
ГЛАВА 6.
НИЩИЙ И ЕГО ПРОВОЖАТАЯ
Обновлено:
21.07.2017 г.
(2.3.2018 г., затем 8.5.2018 г., затем 25.6.2018 г.)
28.6.2018 г.
Закончено:
26.9.2018
|
