|
Часть первая
Глава I.
КАРА-ГЕЗ
Стр. 9
В Крыму, на небольшой возвышенности, вдающейся мысом в Черное море, в виду горы Аюдаг, до сих пор еще сохранился древний минарет, с высоты коего почтенные мурзы когда-то возвещали правоверным о часе молитвы. Гордо поднимается эта каменная башня над окрестностями и служит как бы живым напоминанием давно минувшего владычества тех обитателей Тавриды, которые в течение многих веков врывались в пределы России для убийств, грабежей и увода в плен жен и детей.
Много событий совершилось на виду этой башни, много поколений пережила она; всесокрушающая сила времени не коснулась ее как бы для того, чтобы она существовала при поколении, внесшем в край цивилизацию, мир и тишину, и чтобы видела вокруг себя те очаровательные дачи, которые красуются теперь на берегу моря.
Мыс, на котором высится башня, называется Кара-Гез, что в переводе означает «черные глаза». Такое наименование он получил в память черноокой красавицы, которую во времена давно минувшие крымский повелитель, взяв в плен при одном из своих грозных набегов, поселил вдали от себя в прибрежной деревушке за непреклонную ее волю и за нежелание подчиниться его капризам.
Мыс Кара-Гез, имеющий около восьми десятин земли, прорезывается на две почти равные части ручейком, обращающимся в грозный шумящий поток при весенних дождях.
На правом берегу ручейка, около самого минарета, в новейшем стиле красуется великолепный дом со службами богатейшего негоцианта Даво. По другую сторону ручейка построено не менее великолепное здание в том же стиле, принадлежащее компаньону Даво – негоцианту Мартаци.
Вся местность мыса, засаженная виноградником, кипарисом, тополем, орешником, смоковницей и другими деревьями, представляет громадный тенистый сад, в котором с пленительным кокетством тонут дома Даво и Мартаци. По саду пробегают извилистые дорожки, приводящие вас то на лужок, усаженный цветами, то под тень розового лавра, душистой акации и жасмина, то ко входу в грот или к обширному рыбному пруду, то к каким-нибудь развалинам древнего храма, напоминающим кровавые века поработителей России. Одна из таких дорожек спускается к подошве мыса, где устроена небольшая пристань, а около нее виднеются различного рода ялики для катанья и пароход.
Трудно себе представить что-либо очаровательнее этого живописного уголка, а в особенности при солнечном закате. Золотя всю местность красноватым отливом, солнце представляет из себя огромный огненный шар, касающийся моря и готовый, видимо, потонуть в нем, а волны, сияя тысячами различных цветов и создавая причудливые образы, шумят, грохочут, настигают друг друга и быстро, налетом опрокидываются на берег.
К мысу идет столбовая дорога, усаженная тополями. По ней в 18… году, в один из майских вечеров, ехал щегольский тарантас, запряженный тройкою почтовых лошадей, в котором, прислонясь к боковой стороне, сидел молодой человек, занятый какою-то думой.
Он так был сосредоточен в самом себе, что не замечал мелькавших мимо его глаз очаровательных дач, садов, гор, скал и водопадов. Лишь изредка, когда ухаб на дороге сильным толчком пробуждал его, и всею фигурой подавался вперед, как бы желая этим движением ускорить ход экипажа.
В голове молодого человека с быстротою молнии проносились воспоминания о прошлой жизни, о том золотом детстве, когда балованным ребенком он жил по кровом отца, окруженный заботами матери, не чаявшей в нем души, как в единственном детище. Живо представился ему огромный тенистый сад около родного крова и бархатные поляны, на которых он резвился по целым дням с дочерью Даво Марией, с тем прелестным ребенком, которому он всегда служил неразлучным спутником. Что за очаровательная девочка была эта Мария! Сколько ума проглядывало в ее головке, какою красавицей она обещала быть! Да, теперь она взрослая и, чего доброго, помолвлена уже!
При этой мысли молодой человек тревожно пересел на другую сторону тарантаса, как бы желая отвязаться от неприятной мысли, и с укоризной обратился к ямщику:
- Ты едва плетешься, поезжай скорее, я отблагодарю тебя, заплачу…
- Шибче этого, барин, нельзя ехать, - проговорил ямщик, - зарежешь лошадей, ишь, умаялись как…
- А много осталось еще?
- Вот завернем за бугорок, так останется верст пятнадцать.
- К сумеркам будем?
- Будем, барин, будем: здесь переправ нет, дорога гладкая.
- Ты бывал когда-нибудь у нас?
- Где это, на даче-то? – спросил ямщик, - как не бывать, мы часто возим туда разный люд.
- Давно ли был там, а? И знаешь хозяев, здоровы они, живы?
- Был я там, кажись, на прошлой неделе; все было благополучно, оба барина здоровы, да и семейство их ничего. А вы, барин, сродни, что ли, им приходитесь?
- Да, сродни; там живет мой отец – негоциант Мартаци, которого я не видел уже десять лет; вот теперь и тороплюсь его увидеть. Тронь-ка свою тройку, пожалуйста.
- Хорошо, барин, немного можно поприударить, - согласился ямщик, подобрав вожжи.
- Эх вы, каленые! – крикнул он, и тройка, вытянувшись в струнку, понеслась по столбовой.
Молодой человек опять отдался воспоминаниям детства; в окружающей природе царствовала тишина, только колокольчик то замирал, то, пронзительно дребезжа, оглашал местность металлическим звуком.
Опередим молодого человека и посмотрим, что делается в настоящее время на мысе Кара-Гез.
Наступали сумерки майского вечера, небольшой ветерок навевал прохладу, воздух был ароматический. В саду Даво на уютной лужайке под развесистым огромным ореховым деревом за богато сервированным чайным столом сидело небольшое общество, а именно: негоциант Даво, его жена и дочь, компаньонка и соседка их по даче молодая вдовушка Ольга Лишинская.
Негоциант Даво, мужчина пятидесяти четырех лет, был среднего роста, немного сутуловатый, с гладко зачесанными назад, но без всякой щеголеватости, волосами с проседью, с черными открытыми глазами, выражавшими ум и энергию, и с круглым матовым лицом. Он курил сигару и, с улыбкою посматривая на дочь, подтрунивал над нею.
Жена Даво, брюнетка лет тридцати шести, болезненная, с прекрасными очертаниями лица, с укоризной поглядывала на мужа, останавливая его поминутно в неумеренных шутках над дочерью.
Единственная дочь Даво, семнадцатилетняя девушка Мария, отличалась замечательною красотою. Большие черные глаза, осененные густыми ресницами, матовое до прозрачности лицо с едва проглядывающим румянцем, правильный, словно выточенный нос, коралловые, немного открытые губы, показывавшие ряд прелестнейших зубов, давали ей право называться одним из очаровательнейших созданий в мире. Во всей ее прекрасно сложенной фигуре и в неуловимой грациозной подвижности проглядывала пылкая и экзальтированная женская душа. А когда при шутках отца она вспыхивала, то яркий румянец на щеках делал ее еще очаровательнее.
Около Марии сидела вдовушка Ольга Лишинская, углубленная в чтение только что полученного письма. Красотою она не уступала дочери Даво, но красота ее была совершенно в другом роде: высокая, стройная, с приятно округленными формами и выразительным лицом, она напоминала собою мраморное изваяние древних богинь. Густые пепельного цвета волосы ее были положены на голове в виде диадемы, большие карте глаза, опушенные длинными черными ресницами, искрились тем огнем, перед могуществом и очарованием которого трудно было устоять.
Пятым лицом в этой группе была пожилых лет компаньонка, худая, бледная и с тою строгостью в лице и фигуре, которая может быть присуща только англичанке, чем в действительности и была мисс Анна Джерфикс.
Остроты и шутки отца в отношении Марии, при которой Джерфикс находилась сначала гувернанткой, а потом компаньонкой, были ей не по вкусу. Они, по мнению англичанки, нарушали тот такт, к которому приучена была Мария с самого детства.
А негоциант Даво продолжал между тем улыбаться и подтрунивать над дочерью.
- Сознайся, Мари, - говорил он, - сознайся, что сердечко у тебя сильно бьется, а? Да и есть от чего, с минуты на минуту он должен приехать.
- Полно же, папа, как вам не грешно подшучивать надо мною, ну и пусть приезжает, я об этом мало думала и мало думаю.
- Ага, вот как? Так ты, мой друг, мало думала, ну а все-таки думала же, а?
- Да, думала и как же не думать о друге моего детства и о сыне вашего друга?
- Хорош друг детства, нечего сказать! Тебе семнадцать лет, а ему теперь скоро под тридцать, он мужчина в полном смысле слова.
- Ну так что ж из того, что он старше меня, разве о старших и думать нельзя?
- Нет, не то, моя милая, думать-то можно о каждом, но о Мартаци ты думаешь иначе, не так, как о другом.
Мария вспыхнула, надула губки и ничего не отвечала.
- Ну полно, полно, мой дружок, - сказал Даво, - я вижу, ты не на шутку рассердилась, не буду больше говорить как ради тебя, так и ради твоей англичанки, которая бледна от досады как смерть. Налейте-ка мне еще чаю да пошлите за Мартаци, что это он не идет к нам?
- Не запоздаю, я здесь, - проговорил пожилой мужчина, подходя незамеченным к столу. – Давайте-ка и мне чаю, совсем умаялся различными нашими счетами и отчетами, а тут, как нарочно, сына нет, сгораю от нетерпения видеть его.
Подошедший был негоциант Мартаци. Открытая его наружность выражала добродушие; он был одинаковых лет с Даво, с которым сошелся чуть ли не с детства. Дружба между этими двумя негоциантами до того была велика, торговые дела до того сплотили их, что они не понимали даже, чтобы можно было жить одному без другого и вести какие бы-то ни было дела не вдвоем. В силу этой дружбы торговый дом у них был общий, жили они всегда неразлучно и наконец поселились в Крыму на одном небольшом участке, откуда очень часто по очереди уезжали в Одессу, где находился их торговый дом.
- Что это сын-то твой запропастился где-то? – спросил Даво.
- Бог его знает, что с ним случилось, вчерашняя телеграмма от него ясно говорит, что он будет сегодня утром, а вот и вечер.
- Может быть, остановка в лошадях?
- Не думаю, - сказал Мартаци, - у нас почтовый тракт исправный, никогда задержки нет; сто тридцать верст проехать не Бог знает что, довольно восьми или десяти часов. Ума не приложу, отчего он запоздал так?
- Часом раньше или позже, а приедет,- успокоил Даво, - ты не один интересуешься его приездом, я и все мои домашние ждут не дождутся его.
- Легко так говорить тебе, окруженному своим семейством, а мне не то: я не видел сына десять лет. Много воды утекло за это время, и каков-то он вышел? Доброе ли образование получил?
- Да ведь брат жены твоей, Полозудов, сообщал же тебе из-за границы о блестящих успехах сына.
- Это так, но все же лучше самому удостовериться, чем стал мой единственный сын.
- Ну, ну, дружище, не тужи, приедет, порадуемся вместе, зададим, пожалуй, и пир горой, поживет он здесь немного, а потом пошлем в Одессу приучаться к конторским делам, чтобы после заменил нас, стариков.
- Разумеется, заживаться ему здесь не следует, немного отдохнет да и за дело.
Так поговаривали между собою негоцианты в ожидании молодого Мартаци, а он в это время въезжал уже в главные ворота своего родного обиталища. Сердце его усиленно билось при виде хорошо знакомого места; желание увидеть отца, семейство Даво и Марию, оставленную им ребенком, до того было велико, что он сгорал от нетерпения. Вот, наконец, тарантас стал подъезжать к главному крыльцу, а вот и выбежавший к нему навстречу старый слуга Петр, служивший семейству чуть не сорок лет.
- Здравствуй, Петр, здравствуй, мой друг, все ли у вас благополучно, все ли здоровы? – говорил Николай Мартаци, сходя с тарантаса и обнимая старого слугу.
- Все здоровы, давно вас поджидают, - отвечал Петр, суетясь около молодого барина и оторопев от радости.
- Ну что, узнал меня сразу, не переменился я разве, а?
- Узнать-то узнал, сударь, да только где же вам быть похожим на прежнего малютку?
- Где отец, в саду, верно, у Даво?
- Да, там пьют чай около розового павильона.
- Так и я пойду туда, там увижу всех дорогих мне. Показывай дорогу, Петр, где пройти короче?
- Вот здесь из этих дверей тропинка доведет прямо до павильона, я провожу вас.
- Не надо, Петр, я и сам дойду, ты только распорядись накормить ямщика и лошадей, дай ему на чай за хорошую езду.
- Слушаю, слушаю, все будет исполнено. Да вы осторожнее, сударь, с отцом при встрече, он горевал все об вас, а теперь как бы при внезапной…
- Ничего, Петр, радость не убивает, - проговорил Николай Мартаци, бегом направляясь по указанной тропинке. Через минуту он пробежал последний мостик. Вот показался и розовый павильон, еще несколько шагов, и вся группа за чайным столом рельефно обрисовалась перед глазами молодого человека.
В несколько прыжков он очутился у стола и в восторженном состоянии бросился в объятия отца.
Сцена меду отцом и сыном была немая, в ней сказывалось так много горячей любви, так много радости, что ни отец, ни сын вначале не могли выговорить ни слова. Не менее радушия оказало приезжему и семейство Даво; душевным излияниям, вопросам и восклицаниям не было конца.
Мария при всем желании не могла скрыть восторга. Перед нею стоял уже не ребенок Коля, а обрисовывалась одна из тех счастливых натур, к которой нельзя не привязаться с первого же взгляда. Выразительные голубые глаза Николая Мартаци, небольшие пепельного цвета усы и шелковистая борода делали лицо его до того привлекательным, что трудно было не остановить внимания на такой мужественной и симпатичной физиономии.
Если привлекательная наружность молодого человека поразила Марию, то трудно вообразить, что сталось с Николаем Мартаци при виде дочери Даво. Он как очарованный стоял перед нею, успев только сказать:
- Вы ли это, Мария?
- Ну, чего остановился, Николай, - воскликнул Даво, - не конфузься, поцелуй ее как родную; да и ты, друг мой, Мария, вспомни свое детство.
Зарделась молодая девушка ярким румянцем, но не отклонилась от того жгучего поцелуя, от которого электрический ток пробежал по всему ее телу, заколыхалась девственная грудь ее, затуманился взор при встрече с тем молодым человеком, которому она предназначалась с детства. Она была не прочь выполнить заветную волю отца, а тем более, что это был избранник ее сердца.
- Идемте, господа, к чайному столу, - опять вмешался Даво, - там потолкуем и порадуемся давно ожидаемому гостю да, кстати, представим приезжего нашей молодой соседке Лишинской.
Часть первая
ГЛАВА 2.
О ПЕРЕМЕНЕ ЖИТЕЛЬСТВА
Страница обновлена
21 июля 2017 г.
(Закончено: 31 января 2018 г.)
НАША ГОСТЕВАЯ КНИГА
|
