|
Глава 7.
- Лукич, - спросил я, - выходит, ты за сутки расследовал историю, над разгадкой которой бьются, как мухи о стекло, современные эксперты и журналисты?
- Не за сутки, конечно, - признался Лукич, - я тебе все несколько упрощенно рассказал. Немного повозиться пришлось, разные проблемы мелкие возникали, не без этого. Но в целом всё разъяснилось быстро. Тут скрывать нечего - расследование было не очень сложным. Тем более, что общую картину я достаточно ясно себе представлял, когда поехал в Севастополь. А когда представляешь правильно общую картину происшествия, то детали сами приложатся очень быстро.
- Но я все-таки не понял, - сказал я, - почему они выбрали для этой диверсии именно "Новороссийск", когда в гавани было полно других кораблей? Почему этот полковник из Москвы сделал всё, чтобы эти мины были положены под "Новороссийск"?
- Что же тут непонятного? - удивился Василий Лукич, - "Новороссийск" был именно потому и выбран,
что не представлял абсолютно никакой боевой ценности. Он уже был фактически назначен на слом.
Незадолго до этого ЧП Морской Технический Комитет вынес повторное заключение о негодности
корабля к эксплуатации. Конечно, при этом совсем не планировалось такое количество жертв. Но им
нужно было громкое ЧП, чтобы выгнать Кузнецова и зарубить программу океанского флота. Жуков и
Хрущев были одинаково безграмотными, а человеческие жизни для них мало чего значили.
Повторяю, в данном случае расчёт был на то, что корабль просто сядет на грунт вблизи берега. Ну
погибнет там пара человек, этого будет достаточно для расправы с Кузнецовым и со всей романтикой
маринистики. А раз случилось такое количество жертв - так это им еще более на руку. С адмиралом
Кузнецовым расправились быстро, легко и без особого шума. И тут же принялись уничтожать флот.
Многие помнят, как на лом шли уже полностью достроенные новые корабли, не говоря уже о тех,
достроить которые к тому времени не успели.
- А дальше что было? - спросил я.
- Дальше? - переспросил Лукич. - Дальше, в феврале пятьдесят шестого года, как тебе наверное
известно, состоялся ХХ съезд партии, на котором прозвучала так называемая "секретная" речь
Хрущева, разоблачающая Сталина и "сталинизм". Но не это самое главное. Главное, что на съезде,
пусть формально, была уничтожена партия большевиков. Перестала существовать ВКП(б), замененная
совершенно невдохновляющей абревиатурой КПСС. Это было началом конца. Этим актом официально
признали конец эпохи великого эксперимента, или великого похода, как кому угодно. Признали, что
и то, и другое провалилось.
- Понятно, - признался я, - но причем тут адмирал Кузнецов?
- В каждом деле, - объяснил Лукич, - наиболее опасны не фанатики, а романтики. А Кузнецов был
таким романтиком великой идеи в отличие от погрязших в роскоши и интригах сухопутных маршалов,
которые, не моргнув глазом, вытерли ноги о труп товарища Сталина. Никто из них даже не пикнул,
когда великого вождя окунули на съезде в дерьмо.
- А Кузнецов? - спросил я. - Он что-нибудь пытался предпринять после смерти генералиссимуса?
- Против смерти ничего предпринять нельзя, - назидательно заметил Василий Лукич, - но он
надеялся, что романтическая идея, вдохновляющая его при жизни товарища Сталина, будет жить. А
именно эта идея оказалась наиболее опасной, чего адмирал так и не смог понять.
- И я не понимаю, - признался я, - при чем тут эта романтическая идея.
- Да притом, - объяснил Лукич, - что американцев можно победить только на море. Иначе их
победить нельзя. Поэтому прежде всего нужно было свернуть программу военного кораблестроения и
разогнать романтиков. Что и сделали. А потом уже принялись за всё остальное.
- Нет, Лукич, - сказал я, - мне, видно, не подняться до уровня твоих глобальных геополитических
выкладок. Давай вернемся к взрыву "Новороссийска". Как подобную катастрофу удалось скрыть от
общественности, от страны?
- А что в ней было особенного? - удивился ветеран. - Да подобные катастрофы в нашей стране
случались и случаются чуть ли не каждую неделю. Линкор утонул, а через две недели сгорел
элеватор в Ростове-на-Дону с годовым запасом зерна. Погибли сто тридцать человек. А дело всё
было в том, что нужно было одного секретаря обкома снять, а другого поставить. Или, скажем, в
Сибири из-за утечки ядов при производстве химического оружия оказались вымершими семь или восемь
больших деревень - двадцать тысяч человек. А выяснилось, что это была разборка, смешно сказать,
на уровне местного обкома. Шла борьба за место генерального директора, всего навсего! Такие у
нас методы.
Не понравились товарищу Щербицкому некоторые шаги Горбачева, а кому они нравились на уровне
кондовой номенклатуры - тут же, пожалуйста, взорвался реактор в Чернобыле. Да таких примеров
сколько угодно. Начиная с семнадцатого года только перечень подобных катастроф занял бы книгу в
пять тысяч страниц самого убористого текста. Так что на этом фоне гибель какого-то дляхлого
линкора, пусть даже с несколькими сотнями человеческих жертв, для снятия с должности почти
легендарного главкома можно считать детской шалостью. Могли весь флот уничтожить и Севастополь
спалить вместе с Кронштадтом.
- Ну, хорошо, - согласился я, - но вот сейчас, когда через сорок лет об этом, наконец, разрешено
говорить, появились новые версии, в которых пытаются доказать одно: взрыв линкора осуществили
итальянские диверсанты только потому, что линкор был итальянской постройки.
- Да, да, - оживился Лукич, - я читал несколько публикаций. Большую часть из них написал
какой-то Черкашин. Либо тот самый, а может быть, кто-то из его потомков. Кого-кого, а
Черкашиных у нас никогда мало не будет. Таков у нас народ, - продолжал Василий Лукич, - он
скорее готов поверить в самые невероятные сказки о чёрном князе Боргезе и его головорезах из
десятой флотилии, чем понять то, что он, народ, существует только в качестве расходного
материала во время политических игр в Кремле и вокруг него. Существует для истребления. Больше
у него никаких задач нет.
Я, когда вернулся из Севастополя, как мне и было указано, никому ничего не доложил и пошел
дальше читать лекции в обществе "Знание". Но вскоре мне пришлось встретиться с генералом
Серовым.
- Ну, тебе повезло, Лукич, - сказал он, - что я тогда проморгал твой приезд в Севастополь.
Никогда бы ты у меня в Севастополь не доехал. А когда Загогулько мне доложил, что ты в городе,
я подумал, подумал, и рукой махнул. Ладно, думаю, Лукичу можно. Пусть разбирается. Ты такие,
брат, тайны знаешь, что одной больше, одной меньше - какая разница? Но ты молодец, Лукич, быстро
тогда разобрался. Я даже и не ожидал.
- Да что там сложного? - скромно возразил я, - все ведь шито белыми нитками, Иван Александрович.
Любой бы на моем месте разобрался.
- Любой, - передразнил меня генерал, - да любой бы, как только первое слово сказал, сразу же на
дне бухты оказался с пломбой в затылке и гирей на ногах. Тот молодой, что с тобой по городу
ходил, только этого сигнала и ждал. Да не дождался, потому что его самого пришлось пристрелить,
когда Загогульку брали. А согласись, Лукич, с линкором этим хорошо мы сработали?
- Да ничего хорошего, - возразил я, - топорно. Да и ребят молодых жалко.
- Что-то ты жалостливый стал, Лукич, - недовольно пробурчал Серов, - что там погибло-то меньше
тысячи человек. Чего их жалеть? Бабы новых нарожают, как говорил товарищ Сталин. А корабль и так
на слом шел. Так что Родина металл получила. Какая разница - так его резать, или днищем вверх.
Количество стали от этого не уменьшится.
Я промолчал. Серов до войны командовал расстрельной ротой. У него своя логика.
- А с Жуковым тебе удалось встретиться? - спросил я.
- Позднее, - ответил Лукич, - уже после того, как его с должности Хрущев снял в пятьдесят
восьмом году. Жуков в Югославии был с официальным визитом. И пока он там был, его от должности
отстранили... А при возвращении в аэропорту его ждал почти целый полк КГБ. Но правила требовали,
чтобы присутствовал кто-нибудь из членов или хотя бы кандидатов в члены Политбюро, дабы зачитать
маршалу решение о его снятии с должности. Все, конечно, трухнули. Послали Катю Фурцеву, которая
в то время была брошена на усилении соцкультуры. Министром она была культуры и кандидатом в
члены Политбюро. Баба боевая. Начинала она у нас надзирательницей во внутренней тюрьме на
Лубянке, потом была опером в женской зоне, а позднее перешла на партработу.
Жуков её выслушал, снял с себя маршальскую фуражку, надел её Катерине на голову и сказал:
"Ладно, командуй теперь ты" и отправился в опалу до конца жизни.
Катя мне позвонила и говорит:
- Лукич, будь другом, отвези маршалу Жукову фуражку. А то неудобно, куда она мне? А могут
разговоры начаться, что я без решения Политбюро украла у маршала фуражку.
- Ладно, Катя, - говорю, - по старой дружбе отвезу. А меня на его дачу пропустят?
- Я тебе спецпропуск выпишу, - пообещала она.
Поехал я. Пока доехал, пять раз документы проверяли. На одном посту даже спрашивали, зачем еду,
по какой такой надобности? Как к Наполеону на остров Святой Елены добирался.
Я честно говорил, мол, фуражку отвожу маршалу и вообще, ребята, это не ваше дело. Лет пять назад
вас за такие вопросы шлёпнуть могли, да и сейчас не думайте, что рот можно раскрывать, когда
вздумается.
Приехал я. Жуков при виде меня страшно испугался. Я же его допрашивал, когда с дачи в сорок
шестом барахло награбленное грузовиками вывозили.
- Что опять случилось, Василий Лукич? - спросил он, когда я вошел, - все же у меня взяли,
ничего не оставили, даже ординарца нет. Что ты приехал?
- Фуражку, - говорю, вернуть вам, товарищ маршал... Фуражку, которую незаконно вы отдали
товарищу Фурцевой. Товарищу Фурцевой она совершенно ни к чему. Вот получите и распишитесь.
Слово за слово, мы разговорились и я спросил о "Новороссийске".
- Нет, - сказал Жуков, - в уме ли ты, Василий Лукич? Я такого приказа не отдавал. Я приказал
тогда Серову обеспечить условия для снятия Кузнецова с должности. А чего-то там взрывать или
какое другое в этом роде - никогда не приказывал. Да ты и сам знаешь, Василий Лукич, что
подобные приказы никогда не отдаются, а только выполняются. И зачем? Ты документы посмотри,
Лукич, если у тебя допуск есть. У него там и без меня каждый день что-нибудь взрывалось или
тонуло. Но ты же не хуже меня понимаешь, что Кузнецова нужно было с должности снять срочно.
- Почему? - простодушно спросил я маршала, надеясь узнать что-то новое.
- Ты не знаешь? - искренне удивился маршал. - Так я тебе расскажу.
Никита Сергеевич хотел к нему пристроить Лёню Брежнева из Молдавии начальником ГлавПУРа флота.
А Кузнецов не взял. "Мне, - сказал, - пожарники не нужны!" Никита Сергеевич, понятно, обиделся
и мне приказал: "Этого сталинского любимчика надо снимать". А я дал указание Серову. Вот и всё.
Сразу после этого я от Жукова уехал. Вежливо извинился, сказал, что очень спешу и уехал. Больше
мы с ним не виделись. Маршал уже старенький был. Старше собственной тёщи на семь лет. Самое
время ему было садиться за мемуары.
*****
- Теперь тебе всё понятно? - спросил меня Василий Лукич.
- В принципе, да, - ответил я, - кроме одного. Если ты прав, то как же они позволили нам
наклепать такой флот в брежневские времена? Ведь мы строили и строили вплоть до развала Союза!
- В те годы это уже не имело значения, - пожал плечами Лукич, - пока мы клепали корабли и танки,
противник вышел на принципиально новые методы сокрушения.
- Какие ещё новые методы? - не понял я.
- Один китайский философ сказал, - хитро прищурился Лукич, - что, даже выигрывая одно сражение
за другим в течение всей жизни, вы не можете назвать себя Великим полководцем. Ибо Великим
полководцем может считаться только тот, кто сокрушает врага, не прибегая к сражениям. Вот так с
нами и поступили в девяносто первом году. Так что, сохрани мы линкор "Новороссийск" или нет,
принципиального значения это не имело бы никакого.
КОНЕЦ
|
