Бунт
1.
С виду дом был хорош. В нём была просторная комната, кухня, были подведены природный газ и водопровод. В туалет на улицу бегать не приходилось, потому что присутствовала канализация, то есть самый настоящий санузел. Было даже редкое в этом районе захудалых частных владений центральное отопление. Плата за аренду тоже была приличная, но Восьмёркин не торговался. В скором времени он собрался возвести свои финансовые возможности на достаточно высокий уровень, а для успешной работы ему был необходим как раз ТАКОЙ дом.
Восьмёркин быстро перевёз в новое жилище все свои мольберты, пакеты с красками, кипы холстов и прочее своё имущество, и стал дом обживать. Тут намеревался обосноваться он надолго, и потому решил произвести сначала кое-какой ремонт. Нужно было заново побелить потолки, поклеить на стены новые обои... В доме до него почти два года никто не жил, хозяева ни разу не пытались в нём прибрать, и потому Восьмёркину пришлось изрядно потрудиться.
Да, дом был хорош, но несколько запущен. По углам просторной и очень светлой комнаты клочьями лепилась чёрная паутина. Старые обои пузырились и отпадали от стен сами по себе, грязные стёкла на окнах пропускали солнечные лучи, но как-то не совсем. Восьмёркин раскрыл окна настежь, взял тряпку, веник, и принялся их чистить.
Работал он с усердием, и к вечеру вся грязь из дома была удалена. Восьмёркин содрал обои, отмыл полы, вытер потолки. Обеспокоенные неожиданным вторжением нового жильца пауки спрыгивали на своих невидимых нитях вниз, словно парашютисты-скалолазы, опасаясь от безжалостного вника. Восьмёркин топтал их ногами и выметал вместе с прочим мусором, но пауков было неиссякаемое множество, и проследить откуда они брались, чтобы снова расползтись по своим углам и потолкам, было невозможно. Приморившись беспрерывно махать веником, Восьмёркин оставил их в покое.
Было самое начало жаркого лета. Наплыв туристов всё увеличивался. И на следующий же день Восьмёркин приступил к срочной работе - начал рисовать на продажу всякие пейзажи и натюрморты. Занят он этим был целыми ночами, днём же отсыпался, а вечером выходил из дому навестить друзей, прогуляться по городу и заглянуть на бульвар, чтобы поглядеть на работы своих конкурентов, прицениться, определить спрос...
Ночью рисовалось легко. У Восьмёркина было три лампы дневного света, которые с успехом заменяли ему естественное освещение, и ещё был радиоприёмник, развлекавший его за работой. Спать он ложился только на рассвете, довольный сделанным за ночь и предвкушая бурную воскресную торговлю своими произведениями.
Изредка Восьмёркин прибирал в квартире и неизменно сталкивался с засильем вездесущих пауков. Он их уничтожал и выметал произведённые ими заросли паутины, вычищал до блеска углы и щели, но пауки каким-то загадочным образом воспроизводились снова и снова, и не проходило дня, как порядок нарушался. В конце концов Восьмёркин махнул на эту проблему рукой, и убивал только самых настырных и заметных.
В ближайшее воскресенье он стал обладателем кругленькой суммы, вырученной от продажи пяти новых картин. Дом начинал приносить удачу. Восьмёркин наведался на рынок и купил обоев. Потом он приобрёл болую краску и занялся окнами.
Паучье поголовье нисколько, казалось бы, не редело от набегов Восьмёркина на их угодья. Наоборот, несмотря на всего его старания, оно даже увеличивалось. Особенно уютно пауки обосновались между оконными рамами, и очищая от свежей паутины облупившиеся створки, Восьмёркин в который раз подумал о том, насколько же живуче паучье племя! И он совсем не удивился, когда буквально через час после очистки, принявшись наконец за покраску первого окна, он снова обнаружил паутину и нескольких её изготовителей!
Восьмёркин всегда относился к паукам спокойно, без ненужных эмоций и вредных предубеждений. Он слышал, что существует старинное поверье, предостерегающее от уничтожения пауков. Но, по его мнению, это всё были религиозные бредни, не более того. Пожалуй, он никогда и не убивал бы пауков, но их численность сводила с ума. Если с ними церемониться, подумал Восьмёркин, то можно представить себе, во что превратится комната хотя бы через месяц, если её вовремя не чистить. И Восьмёркин мазал краскою окна, наблюдая, как незадачливые насекомые, обволакиваясь гибельной для них синтетической субстанцией и пытаясь освободиться от безжалостного врага, в судорогах затихают и сжимаются в безжизненные комки. У Восьмёркина шевельнулась было жалость к этим маленьким, безобидным, и абсолютно беззащитным перед лицом человека созданиям, однако эта жалось на их судьбу уже повлиять никак не могла. Восьмёркин их ж а л е л... а его рука тем временем совсем не дрожала. Ведь это были всего лишь пауки, ПАУЧКИ, судьба которых и всех вместе, и каждого в отдельности его не заботила.
Краска подсыхала скоро, и на следующий же день Восьмёркин обнаружил, что ещё несколько пауков обосновались на тех же позициях, где незадолго до этого смертью храбрых погибли их незадачливые товарищи. Он усмехнулся про себя, обвел взглядом углы комнаты, где снова восседало по невозмутимому пауку, и плюнув в сердцах, отправился в город обедать.
Когда Восьмёркин возвращался домой, уже было темно. За день он обследовал все окрестные стройки и договорился со сторожами этих строек за необходимые ему для ремонта стройматериалы. С собой сейчас он приволок мешок алебастра и кинул его в угол на кухне. Вся кухня в этом доме была застелена старым цветным линолеумом, накленным прямо на цементный пол. Но в том месте, куда упал мешок, он вдруг отозвался звониким деревянным стуком. Снимая ботинки, Восьмёркин подумал о том, что выглядит это как-то странно. Он оттащил мешок в сторону и стукнул по полу пяткой.
Было ясно, что под линолеумом в этом месте находится не цемент, а доски, причём под этими досками ясно прослушивалась гулкая пустота. Восьмёркин отодрал край покрытия и убедился в том, что так и есть. Он увидел идеально подогнанную к полу деревянную заслонку. Под заслонкой находился погреб. Восьмёркин раньше об этом не знал. Хозяева не предупредили его об этом. Может забыли, а скорее всего не посчитали нужным. Восьмёркина взяло законное любопытство, и он потянул на себя утопленную в углублении доски ручку. Приоткрыв крышку, он посмотрел в образовавшуюся щель. В низ, в подвал, уходил ряд грязных деревянных ступенек и терялся в темноте. Был виден ещё кусок обшарпанной кирпичной стены, пахло прелью и ещё чем-то резким и не совсем приятным. Восьмеркин поднатужился, опрокинул крыку навзничь и заглянул вниз.
Прямо перед его носом оказалась скрытая в толстом слое застарелой паутины электрическая лампочка без плафона. Восьмёркин встал на ноги, отыскал в обойме переключателей на стене лишний тумблер, о назначении которого никогда не думал, и повернул его. Лампочка отозвалась тусклым светом, но тут же погасла, по-видимому перегорела. Восьмёркин схватил с плиты спички и принялся чиркать ими, пытаясь разглядеть, что же в этом погребе всё-таки творится, и какие сокровища в нём скрываются.
Спички света давали мало и оказались неэффективными. Тогда Восьмёркин соорудил из газеты факел и зажёг его. Погреб на первый взгляд казался очень большим и глубоким. По сути это был даже не погреб, а целый подвал. Сразу же под крутой лестницей валялась какая-то рвань, а к покрытой клочьями паутины стене притулилась куча мусора. Попялившись немного на эту кучу, Восьмёркин сообразил, что это всего-навсего останки перегнившей картошки. Факел догорел, корешок упал в подвал и погас. Но увиденного Восьмёркину всё же оказалось мало. Всего подвала сразу он не разглядел, и ему стало донельзя интересно. И тогда он решил обследовать подвал до конца.
Набрав кипу газет, Восьмёркин швырнул их вниз и стал осторожно спускаться по лестнице следом. Ветхие ступени скрипели и стонали под тяжестью человеческого тела, вонь забивала нос. Добравшись почти до низу, Восьмёркин зажёг одну газету и стал оглядываться.
...Неимоверное запустение царило вокруг. Пол этого бункера был скрыт толстым слоем склизлого мусора и покрывающей его пыли. Стен тоже почти не было видно, они были укутаны толстыми слоями древней паутины. Было душно и противно. Поджигая новый факел, Восьмёркин случайно влез головой в цепкие нити паутины и в панике задёргался, пытаясь освободиться. Но не тут-то было - сколько он ни махал свободной рукой, а паутина всё больше прилипала к пальцам и пронзительно трещала, не собираясь обрываться. Тогда Восьмёркин резко нагнулся и опустился на ступеньку ниже, но не рассчитал усилий и соскользнул ногой прямо в кучу гнилого картофеля, от которой тут же поднялась туча мошкары. Он выругался, потерял равновесие, и едва не свалившись с ног, попытался отпрыгнуть в сторону. Зловоние усилилось, казалось, раз в сто, на том месте, куда Восьмёркин ступил ногой, заблестела свежая гниль, кишащая белыми червями. Восьмёркин сморщился от отвращения и машинально оглядевшись, стал выискивать место почище.
Липучая паутина мешала правильно сориентироваться. Прыгая по подвалу с места на место, Восьмёркин всё больше и больше в ней запутывался. Он был уже весь в паутине, с ног до головы, и не спасало даже уничтожающее пламя от пылающей газеты. Казалось, подвал забит этой паутиной до отказа, такого её количества Восьмёркин не видел даже в американских фильмах ужасов, и вокруг мелким бисером таинственно сверкали паучьи глазёнки...
Восьмёркину стало не по себе. Ему страшно вдруг захотелось как можно скорее выбраться из этого склепа. Он испуганно тыкал в паутинные заросли своим факелом, они съёживались от огня, трещали и обнажали грязные, в бурых потёках стены. Восьмёркин отступил назад к лестнице... и вдруг что-то увидел.
Он вытянул факел в руке и пригляделся. Прямо перед его носом на стене болталось высушенное тельце какого-то зверька, и Восьмёркин сразу определил, что это крупная мышь. Она висела вниз головой, запутвшись задними ламами в ворохе паутины и смиренно глядела на человека своими пустыми глазницами.
Восьмёркин вздрогнул. Рядом с мышью на стене был распят скелет огромной крысы. Чуть в стороне - ещё один. И ещё. Повернув голову, Восьмёркин увидел в сплошной паутинной стене дыру величиной с футбольный мяч. Он машинально протянул к ней руку с коптящей газетой, и из дыры, словно искры, сверкнули две яркие точки. Они свидетельствовали о том, что в дыре притаилось что-то непонятное, и может даже опасное...
Этого нервы Восьмёркина не выдержали. Не повинуясь больше уму-разуму, а только древнему и неистребимому инстинкту самосохранения и спасения, он развернулся, и подстёгиваемый противным чавканьем под ногами и оглушительным визгом ободранных ступеней, бросился наверх.
Через минуту Восьмёркин уже бегал по кухне, сдирая с себя клочья неподатливой паутины. Тут, при ярком электрическом свете все его страхи улетучились во мгновение ока, уступив место только лишь законному удивлению. Содрогаясь от омерзения, Восьмёркин скинул с себя перепачканные в дерьме ботинки, тщательно вымыл их, вытер насухо, затем, подумав, помыл и ноги.
В волосах запутались пауки. Восьмёркин вычесал их пятернёй, нахлобучил на голову кепку, затем отыскал в своём арсенале резиновые сапоги. Заменив перегоревшую лампочку и прихватив с собой штыковую лопату, он снова полез вниз.
...Теперь подвал был освещён, но от этого он не стал чище, а даже наоборот. И дыра в метровой толще паутины действовала на воображение не менее угнетающе. Никак не хотелось верить Восьмёркину в то, что крысы, которые болтались в паутине вверх лапами, окончили тут свои дни не от старости. Вытянув шею и напряженно прислушиваясь, Восьмёркин подкрался к дыре и застыл перед ней в нерешительности. Но нервы такого противостояния не выдержали, и недолго думая, он размахнулся и резким движением всадил в дыру лопату.
Эффект получился ошеломительный. Лопату дёрнуло так, будто в её остриё вцепилась по меньшей мере собака. От неожиданности Восьмёркин чуть было не выпустил лопату из рук, но опомнившись, потянул её на себя и увидел, как вслед за ней из этой немыслимой норы словно заводное выскочило паукообразное чудовище такого устрашающего вида, что у Восьмёркина захватило дух.
Восьмёркин замер. Ему теперь было ясно, по чьей вине все эти крысы и прочие далеко не безобидные грызуны расстались со своими жизнями. Паук, представший перед очами испуганного человека, мухами и червяками питаться никак не мог... Эти козявки были слишком ничтожным лакомством для его желудка. А гигантские крысы были ему как раз впору. Паук тоже замер, уствившись на человека своими глазами-вишнями, и только шевелил ужасными челюстями. Ж В А Л А М И - вдруг некстати пришло в голову Восьмёркина. Это дикое животное выглядело как кошмарный сон. Дело тут было, наверное, только в размерах. Восьмёркин перепугался не на шутку, ему вдруг показалось, что это мерзкое чудовище сейчас бросится на него и вцепится прямо в лицо, и он не успеет отбить его атку тяжёлой лопатой. У Восьмёркина подкосились ноги, а в голове всё перемешалось.
Однако Восьмёркин устоял. Проходили секунда за секундой, а чудовище не двигалось. Оно по-прежнему что-то меланхолично перемалывало своими чугунными челюстями...
(жвалами, снова поправил себя Восьмёркин)
...словно прикидывало, какие шансы предоставить стоящему перед ним человеку. Восьмёркин никак не мог сообразить, что у этого ползучего гада на уме. Но время шло, он постепенно овладел собой и осторожно, опасаясь спугнуть застывший перед ним кошмар, занёс над ним лопату.
Паук замер. Челюсти вдруг прекратили свою загадочную работу. Видимо, он кое-о чём догадался, но было уже поздно. Моля Всевышнего о том, чтобы не дал ниу промахнуться, Восьмёркин резко опустил лопату и сшиб паука на пол. Послышался чавкающий звук, вслед за лопатой поехала вниз стена паутины, и через мгновение Восьмёркин увидел, что чудовище бьётся на полу под лезвием его лопаты. Он со всей силы надавил на ручку, но рычага всё же не хватило - оглушенный, но живой паук тяжело выбрался из-под придавившего его лезвия и сделал решительную попытку приблизиться к Восьмёркину. Но Восьмёркин от страха действовал проворнее: второй удар расчленил паука на две части.
Через минуту всё было кончено. Осмелев от испуга, Восьмёркин растоптал паучище в лепёшку. Затем он одним махом попытался смести ужасную паутину, но лопата запуталась в цепкой массе, которая никак не желала отрываться от стены. Тогда Восьмёркин бросил лопату к чертям собачьим и опрометью бросился вон из подвала.
И снова, как в прошлый раз, наверху он пришёл в себя. Гигантский паук вдруг показался ему не таким уж и страшным, а все прошлве переживания оказались весьма смехотворными и беспочвенными. Мало ли чего не водится на свете? Восьмёркин поглядел сверху на останки уничтоженного им монстра и думал о превратностях природы. Он слыхал, что где-то в экваториальных странах водятся гигантские пауки-птицееды... Да, там жарко, там тропики, но почему бы ТУТ, в умеренном климате, в тёмном сыром подвале не завестись пауку-крысоеду? Странно, конечно, но очень даже возможно!
Восьмёркин вдруг почувствовал позднее раскаяние. Он выругал себя за столь необдуманный поступок, но было поздно. Перед ним на полу красноречиво распласталось деяние его рук. Восьмёркин подумал о том, что совершенно бесмыссленно устроил расправу над столь (НЕСОМНЕННО!) диковинным существом. Какой ценный был бы экземпляр для любого университета! Восьмёркин пробормотал бесполезное уже проклятие и снова полез в подвал. У него вдруг появилась слабая надежда на то, что там, в куче паутины сыщется ещё один паук.
Но увы! Провозившись с лопатой в руках битый час и размочалив наконец невиданно крепкую паутину, он так и не обнаружил ничего интересного кроме кучи засплесневелых крысиных костей. По стенам же ползала всякая мелюзга, не представляющая никакой научной ценности. Восьмёркин раздобыл картонный ящик и сгрёб в него всё, что осталось от растоптанного монстра. Затем, подумав, он запихнул туда же клочья паутины и нескольких крысиных мумий. Это было всё, что смогло бы заинтересовать специалистов.
...Он долго не мог приняться за работу, разглядывая странную добычу, а когда всё-таки взял в руки кисти, то дело не пошло. Он почувствовал вдруг, как страшно устал от возни в подвале. И тогда Восьмёркин выключил свет, и не раздеваясь прилёг на диван передохнуть. Но не прошло и минуты с того момента, как он смежил веки, как его одолел крепкий сон...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
|
