|
Перевод с английского Ал. Абрамов
Рисунки В. Вакидина
Стр. 99
Отель Карлтон,
Бродвей, Нью-Йорк,
14 апреля 1849 г.
Дорогой братец!
Будь у меня тверже рука, будь я менее взволнован всем этим, я бы написал тебе раньше. Прежде всего спешу сказать: все спасено. Теперь бы отдохнуть, но - увы! - тщетно ищу сна, и не только потому, что я в Нью-Йорке иностранец и чужак. Послушай и суди сам.
Пароход «Британия» отошел из Ливерпуля 2 марта, а прибыл 17-го. Умоляю, не смейся, если я скажу тебе, что моим первым пристанищем на американской земле оказался салун Платта в подвальчике под театром Уоллеса.
О господи, ну и путешествие!
Мой желудок не задерживал даже шампанского, я похудел и ослабел, как ребенок.
- Эй, старина, - сказал я кучеру в меховом кепи, когда с большим трудом пробился сквозь толпу ирландских иммигрантов, - отвези меня куда-нибудь, где можно как следует подкрепиться.
Мой английский язык не поставил в тупик возницу, что меня, честно говоря, очень обрадовало. Ну, а салун - это поистине нечто удивительное!
Прежде всего оглушал грохот молотков, разбивавших лед, который доставляли сюда гигантскими брусками. Пахло здесь не очень аппетитно, но раскрашенные от руки газовые люстры и роспись, украшавшая буфетную стойку, выглядели довольно привлекательно, не хуже, чем у «Грех братьев» в Париже. Множество джентльменов в шляпах чуть-чуть выше, чем это модно у нас, толкались у стоики и орали. Никто не обратил на меня никакого внимания, пока я не заказал шерри-кобблер.
Один из барменов, как их называют в Нью-Йорке, внимательно посмотрел на меня, приготовляя напиток.
- Прибыли небось из старушки Европы? - спросил он дружелюбно.
Я улыбнулся и кивнул.
- Итальянец, наверное?
- Я француз, сэр.
Как он обрадовался! На его жирном лице, как золотозубый цветок, расцвела улыбка.
- Вот что! - воскликнул он. - А как вас зовут? Если... - на лице его отразилось вдруг непонятное мне подозрение, - если вам угодно, конечно, назваться.
- Угодно. Я Арман де Лафайет, к вашим услугам.
Если бы ты знал, братец, какой получился эффект! (*1)
Все смолкло. Все звуки, даже слабое посвистывание газовых рожков, казалось, умерли в этом каменном зале. Все у стойки смотрели на меня.
- Ну-ну-ну, - почти глумился бармен, - а вы случайно не родственник маркизу де Лафайету?
- Покойный маркиз де Лафайет, - подтвердил я, - был моим дядей.
- Поосторожней, парень, - заорал вдруг чумазый коротышка с большим пистолетом, торчавшим из-под сюртука. - Мы здесь не любим, чтобы нас дурачили.
Я вынул свои бумаги из кармана и разложил их на стойке бара.
- Сэр, - сказал я, - можете взглянуть на мои верительные грамоты. Если вы будете сомневаться и дальше, мы можем закончить наш спор любым способом, какой вам нравится.
- Тут по-иностранному написано, - закричал бармен, - мне не прочесть!
И тогда - какой музыкой показалось мне это! - я услышал голос, обратившийся ко мне на моем родном языке.
- Может быть, сэр, я смогу оказать вам небольшую услугу?
Незнакомец, худощавый смуглый человек в поношенной военной шинели, стоял позади меня. Если бы я встретил его на парижских улицах, я, пожалуй, не назвал бы его симпатичным. У него был странно возбужденный, блуждающий взгляд. Человек этот не очень твердо держался на ногах. И все же, Морис, его манеры покоряли. Я даже невольно приподнял шляпу. Впрочем, и он сделал то же самое.
- С кем имею честь? - спросил я.
- Тэддеус Перли, сэр, к вашим услугам.
- Еще один иностранец, - сказал презрительно чумазый коротышка.
- Да, я иностранец, - сказал по-английски мистер Перли с какой-то отточенной акцентировкой, - иностранец для этого кабака! Иностранец для этого окружения!
Величественно и, как показалось мне, с какой-то нервозностью мистер Перли подошел ближе и заглянул в пачку моих бумаг.
- Я не нуждаюсь в особом доверии к моему переводу, - сказал он надменно, - потому что здесь есть документ, который вы, господа, можете прочесть сами. Это рекомендательное письмо, написанное по-английски. Оно адресовано президенту Захарии Тейлору от американского посла в Париже.
И опять, дорогой братец, наступила тишина. И какая! Но ее тут же нарушил крик бармена, вырвавшего письмо у мистера Перли.
- Тут без обмана, ребята, - сказал он. - Джентльмен настоящий.
- Вранье, - недоверчиво отмахнулся угрюмый коротышка.
Мы с тобой, Морис, уже видели, как изменчивы настроения парижской толпы. Американцы еще более чувствительны. В одно мгновение враждебность сменилась самым пылким дружелюбием. Меня колотили но спине, трясли мне руку, прижимали к стойке, пытаясь наперебой угостить.
Имя Лафайета произносилось с таким почтением, что я перестал что-либо понимать. Когда я пытался спросить почему, они хохотали, думая, что я шучу. В конце концов я решил, что только Тэддеус Перли сумеет мне объяснить это. Но при персон же попытке подойти ко мне мистер Перли был отброшен назад. Он поскользнулся и упал, растянувшись на заплеванном табачной жвачкой полу, и я потерял его из виду. Меня мутило от слабости - так я был голоден - и от полного бокала виски, который я должен был осушить, окруженный всеобщим вниманием. Голова моя окончательно закружилась.
- Друзья, - воскликнул я, - верьте мне, я искренне благодарен вам за ваше гостеприимство. Но у меня неотложное дело в Нью-Йорке, дело исключительной важности и отчаянной срочности. Если позволите, я заплачу сейчас все, что с меня причитается...
- Не пойдет, - сказал бармен, - оставьте ваши денежки при себе. Мы вас сами напоим допьяна.
- Обождите-ка минутку, - вмешался все тог же маленький человечек, бросив на меня хитрый взгляд, - а что это за дело, которое не терпит?
Ты называл меня донкихотом, Морис, а я не соглашался. Ты также считал меня опрометчивым. Может быть, ты и прав, но у меня не было выбора.
- Кто-нибудь слышал из вас, джентльмены, о мадам Тевенэ? О мадам Тевенэ, которая живет в доме номер двадцать три на Томас-стрит близ набережной Гудзона?
Честно говоря, я не ожидал утвердительного ответа. Но кто-то усмехнулся при упоминании улицы, а кто-то, подтверждая, кивнул в ответ.
- Старая скряга? - осведомился спортивного вида джентльмен в клетчатых штанах.
- Вы правы, сэр! - воскликнул я. - Точный портрет. Мадам Тевенэ очень богатая женщина. И я прибыл сюда, чтобы положить конец ужасной несправедливости.
Я рванулся вперед, но так и не вырвался. Кругом закричали:
- Какой?
- Дочь мадам Тевенэ, мадемуазель Клодина, живет в отчаянной нищете в Париже. Сама мадам Тевенэ приехала сюда не по доброй воле - ее буквально околдовал дьявол, а не женщина по имени... Да пропустите же меня, господа, умоляю вас!
- Держу пари! - воскликнул парень с пистолетом за поясом. - Вы, должно быть, влюблены в эту дочку, как ее там... - Он был явно доволен. - Что, угадал?
Он действительно угадал. Но откуда, господи боже мой, они могли узнать мой секрет?
- Я не собираюсь скрывать от вас, господа, - сказал я, - что я действительно очень высокого мнения о мадемуазель Клодине. Но она помолвлена с моим другом, артиллерийским офицером.
- Так вам-то какое дело до этого? - усмехнулся коротышка.
Вопрос поставил меня в тупик. Я не мог ответить. Тогда бармен с золотым зубом наклонился ко мне из-за стойки и сказал вполголоса.
- Вы лучше поспешите, мосье, если хотите застать француженку в живых. Я слышал, что утром у нее был удар.
Но пьяницы кругом истошно орали, настаивая на моем участии в попойке, и это последнее испытание буквально повергло меня в отчаяние. Потом поднялся старик с полинявшими бакенбардами.
- Кто из вас был с Вашингтоном? - спросил он, схватив коротышку за воротник, и добавил, презрительно оглядев окружающих: - Очистить дорогу племяннику Лафайета!
Они приветствовали меня, Морис. Они бежали за мной к двери и просили вернуться, обещая, что будут ждать меня здесь. Не знаю почему, но я поискал глазами мистера Перли. Он сидел за столиком у колонны под газовым рожком, тщательно стирая табачные пятна с шинели, и выглядел еще бледнее, чем прежде.
Я не видел более мрачной дыры, чем Томас-стрит, где высадил меня кучер. А может быть, причиной было мое настроение? Что, если мадам Тевенэ умерла, не оставив ни су своей дочери? Ты можешь это понять?
Дома на Томас-стрит были сложены из рыжего закопченного кирпича, мутно-серое небо висело над дымовыми трубами. Уходящий день дышал теплом, но дух мой был угнетен до крайности. Как ни грязны наши парижские улицы, но у нас не выпускают на них свиней. А здесь, кроме них, ничто живое не нарушало мрачного спокойствия улицы.
Несколько минут, как показалось мне, я отчаянно и громко стучал в двери дома номер двадцать три. Ничто не шелохнулось за ними. Потом чуть-чугь приоткрылся глазок, загремел тяжелый болт и дверь распахнулась.
Нужно ли говорить о том, что на пороге стояла женщина, которую мы зовем Иезавелью?
Она спросила меня:
- Это вы, мосье Арман?
- Что с мадам Тевенэ? - воскликнул я. - Она жива?
- Жива, - подтвердила моя собеседница, блеснув из-под ресниц зелеными глазами. - Но полностью парализована.
Я никогда не отрицал, Морис, что мадемуазель Иезавель не лишена привлекательности. Она не стара, ее не назовешь даже дамой средних лет. Если бы не серый, как небо над нами, цвет ее лица, она могла бы считаться красивой.
Я по-прежнему видел перед собой пепельные волосы, разделенные на пробор и зачесанные по моде за уши, - мадемуазель Иезавель, не двигаясь, непримиримо стояла в дверях. Зеленоватые глаза ее пристально смотрели на меня. Ее старое платье из тафты угрожающе зашуршало, когда она сделала шаг вперед.
- Вы даже не родственник, - сказала она. - Я не позволю вам войти.
- Очень сожалею, но я должен эго сделать.
- Если бы вы когда-нибудь сказали мне хоть одно доброе слово, - произнесла мадемуазель, смотря на меня из-под опущенных ресниц, ее грудь подымалась при этом, - только одни жест любви, нежности... и вы разделили бы со мной пять миллионов франков.
- Отойдите в сторону, - сказал я.
- Значит, вы предпочитаете эту чахоточную куколку из Парижа? Пусть так!
Признаюсь, я был взбешен, Морис. Но сдержался и сухо спросил:
- Вы говорите, кажется, о Клодине Тевенэ?
- О ком же еще?
- Я могу напомнить зам, мадемуазель, что эта дама помолвлена с моим другом, лейтенантом Деляжем. Я давно забыл о ней.
- Разве? - спросила Иезавель и посмотрела на меня внимательно. Что-то хищное блеснуло в ее взоре. - Значит, ей придется умереть. Если вы не разгадаете тайны, конечно.
- Какой тайны? - удивился я.
- Это даже нельзя назвать тайной, мосье Арман. Разгадать ее невозможно. Это перст божий.
Парадные стеклянные двери позади нее все еще были открыты - единственная отдушина в доме с наглухо закрытыми ставнями. Оттуда несло какой-то кислятиной, пылью нечищеных ковров, душной и затхлой жизнью. Кто-то приближался с зажженной свечой.
- Кто здесь? - спросил по-французски дребезжащий старческий голос. - Кто говорит о персте божьем?
Я шагнул через порог. Мадемуазель, не сводившая с меня глаз, тотчас же поспешила захлопнуть двери. Но я уже успел разглядеть человека со свечой и страшно обрадовался.
- Вы же мосье Дюрок, адвокат! - закричал я. - Вы друг моего брата!
Мосье Дюрок поднял свечу над головой, пытаясь рассмотреть меня. Рослый, громоздкий, он, казалось, свисал вниз всем своим мясистым телом. Словно вознаграждая за лысину, природа наделила его пышными каштановыми усами, сливавшимися с раздвоенной бородкой. Он разглядывал меня в оправленные золотом очки дружески, но чуть-чуть испуганно.
- Вы... вы... - подсвечник в его руках задрожал, - вы Арман де Лафайет. Я ожидал вас с последним пароходом сегодня. Ну, вот вы и здесь. С невыполнимым поручением, к сожалению.
- Но почему? - закричал я.
Мадемуазель слабо улыбнулась.
- Мосье Дюрок, - запротестовал я, - вы писали моему брату. Вы сказали, что добились от мадам чистосердечного раскаяния в ее жестоком отношении к дочери.
- А кто ухаживал за ней?! - воскликнула Иезавель. - Кто утешал ее, стирал ее грязные платья, успокаивал ее гнев и переносил ее вечные оскорбления? Кто? Я?
Говоря это, она бочком подвигалась ко мне, чуть-чуть прикасаясь, словно хотела убедиться в моем присутствии.
- Не все ли равно теперь? - сказал адвокат. - Если б не эта тайна...
Уверяю тебя, все эти загадочные разговоры о тайне и персте божьем окончательно вывели меня из себя. Я потребовал объяснений.
- Прошлой ночью, - сказал Дюрок, - исчезла одна вещь.
- Какая?
- Исчезла, - повторил Дюрок, вытягиваясь, как гренадер, - это, конечно, предположительно. Исчезнуть она не могла. Могу в этом поклясться. Но куда она запропастилась, смогут объяснить только игрушечный зайчик и барометр.
- Сэр, - сказал я, - мне неприятно показаться невежливым, но...
- Вы думаете, я сумасшедший?
Я поклонился.
- Сэр, - продолжал Дюрок, указывая подсвечником на стену дома, - там лежит в постели мадам Тевенэ. Она парализована. Движутся только глаза и чуть-чуть губы, да и то беззвучно. Хотите ли вы ее видеть?
- Да, если разрешите.
И я увидел, Морис, несчастную старую женщину. Называй ее ведьмой, если тебе нравится, но я воздержусь.
Это была довольно большая квадратная комната, окна в которой, наглухо закрытые ставнями, не отворялись годами. Пахнет ли ржавчина? Мне казалось, что в этой комнате с выцветшими зелеными обоями я ощущал ее запах.
Одинокая свеча только-только разгоняла тени. Она горела на камине, слабо освещая придвинутую к нему постель. Какой-то лохматый мужчина, полицейский офицер, как сказали мне после, сидел в зеленом плюшевом кресле, ковыряя в зубах перочинным ножом.
- Вы разрешите, доктор Гардинг? - вежливо спросил мосье Дюрок.
Длинный тощий американец, в этот момент нагнувшийся над постелью больной и заслонивший от нас ее лицо, повернулся. Лица мадам Тевенэ по-прежнему не было видно.
- Может быть, ее перенести отсюда? - спросил Дюрок.
- Не вижу необходимости, - сухо проговорил доктор. Смуглое лицо его было сурово. - И если вы все еще хотите узнать что-то о барометре и плюшевом зайчике, лучше поспешите. Леди умрет через час-другой, может быть, даже раньше.
Он отступил от кровати.
Это было тяжелое сооружение с четырьмя стойками и балдахином. Его темно-зеленые занавески е трех сторон прикрывали постель, оставляя ее открытой с одного бока. И тут я увидел в профиль мадам Тевенэ. Тонкая и прямая как палка, она неподвижно лежала на подушках, тесемки ее чепца были туго завязаны под подбородком. Ничто в ней не говорило о жизни, кроме одного глаза: он смотрел на нас, двигался, жил, неотрывно следя за каждым нашим движением.
До этой минуты женщина, которую мы назвали Иезавелью, не сказала ни слова. Но тут она вдруг шагнула ко мне, сверкнув зелеными своими глазами, отразившими огонек свечи, дрожащей в руке Дюрока, и тихо шепнула мне на ухо:
- Вы ненавидите меня, да?
Здесь я делаю паузу, Морис.
Я написал последнее предложение, положил перо и закрыл глаза руками, долго думая над тем, что напишу дальше. Я провел два часа в спальне мадам Тевенэ. И в последнюю минуту - ты еще услышишь почему - я выбежал из дома как сумасшедший.
В этот ранний вечер на улицах было тесно от многочисленных прохожих, омнибусов и карет. Не зная другого пристанища, кроме салуна, где я уже успел побывать, я дал его адрес кучеру. У меня голова кружилась от голода - ведь я ничего не ел с тех пор, но все, что я хотел - это открыть свое сердце друзьям, так просившим меня вернуться.
Множество незнакомых людей толпилось у стойки бара. Из тех, кто дружески приветствовал и обнимал меня, никого уже не было, кроме древнего старика, хваставшего дружбой с генералом Вашингтоном. Но и он лежал мертвецки пьяный возле ящика с опилками, служившего плевательницей для посетителей бара. Я был так тронут, что не удержался и сунул ему в карман несколько мелких кредиток: ведь он один дождался меня.
Впрочем, нет, был и другой.
Я, однако, не думаю, что он остался здесь ради меня. Тем не менее мистер Перли по-прежнему одиноко сидел за столиком у колонны под газовым рожком и задумчиво рассматривал пустой бокал.
- Сэр! - воскликнул я. - Разрешите безумцу присесть к вашему столику.
Погруженный в свои мысли, мистер Перли вздрогнул. Он был трезв, я это видел. И выглядел особенно изможденным скорее от недостатка спиртного, чем от его избытка.
- Вы оказываете мне честь, сэр, - сказал он, заикаясь, и встал из-за стола. Потом оглянулся, хотел позвать официанта, но, пошарив рукой в кармане, смущенно замялся.
- Нет-нет, - остановил его я. - Если настаиваете, мистер Перли, вы, конечно, можете заплатить за вторую бутылку. Но первая - моя. У меня тоскливо на душе, и мне просто необходимо поговорить с джентльменом.
Как только я сказал это, выражение лица мистера Перли резко изменилось. Он сел и вежливо поощрительно кивнул мне. Его выразительные глаза внимательно наблюдали за мной.
- А вы больны, мистер Лафайет, - сказал он. - Только приехали и уже попали в беду в нашей цивилизованной стране.
- Да, я попал в беду. Но не из-за цивилизации, а из-за ее отсутствия, - и я ударил кулаком по стопу. - Я попал в беду, мистер Перли, из-за волшебства и чудес. Я попал в беду из-за дурацкой загадки, перед которой бессильна любая человеческая проницательность.
Мистер Перли странно посмотрел на меня. Но нам уже принесли бутылку бренди, и он дрожащей рукой поспешно наполнил мой бокал и налил себе.
- Чрезвычайно любопытно, - заметил он, рассматривая бокал, - наверное, убийство?
- Нет. Исчез ценнейший документ. Не помог даже самый тщательный полицейский розыск.
Мистер Перли взглянул недоверчиво: вероятно, ему показалось, что я над ним подшучиваю.
- Документ, говорите? - он засмеялся как-то странно. - Не письмо случайно?
- Нет, нет. Завещание. Три огромных листа пергаментной бумаги. Вот послушайте.
Мистер Перли быстро долил содовой в бокал с бренди и отхлебнул добрую треть.
- Мадам Тевенэ, о которой вы слышали от меня в этом кафе, - продолжал я, - была тяжело больным человеком. Но она, по крайней мере до сегодняшнего утра, не была прикована к постели. Она могла вставать, двигаться, даже ходить по комнате. Ее увезла из Парижа от семьи одна завистливая женщина, которую мы зовем Иезавелыо.
Но здешний адвокат мосье Дюрок знал, что мадам очень жалела об этом и сознавала свою вину перед дочерью. И вот вчера вечером, несмотря на все происки Иезавели, мадам подписала завещание, объявлявшее дочь наследницей всего ее состояния.
А дочь ее, Клодина, так нуждается в этих деньгах! Конечно, и я и мой брат - у нас достаточно средств для этого - могли бы о ней позаботиться, но от нас она не взяла бы и су. А жених ее, лейтенант Деляж, так же беден, как и она. К тому же она очень больна и если не переедет из Франции в Швейцарию, то, несомненно, умрет. У нее чахотка, и притом в той стадии - я не скрываю этого от вас, - когда помощь нужна немедленно.
Мистер Перли все еще держал в руке недопитый бокал. Он верил мне, я чувствовал это. Ни кровинки не было в лице его, оно почти сливалось с кисейным жабо его белой сорочки.
- Деньги - это такая мелочь, - прошептал он, - такая мелочь...
Он, наконец, допил свой бокал.
- Вы не думаете, что я подшучиваю над вами?
- Нет, нет, - запротестовал он, - я знаю о таком случае. Тоже одна дама. Она умерла. Пожалуйста, продолжайте.
- Вчера вечером, я повторяю, мадам Тевенэ исправила содеянную ею несправедливость. Когда мосье Дюрок зашел к ней сообщить о моем приезде, она была очень взволнована и даже напугана. «Смерть приближается, - сказала она. - Предчувствие не обманывает».
Рассказывая об этом, я буквально видел перед собой, Морис, эту душную ядовито-зеленую спальню в наглухо замкнутом доме и все, что происходило в ней в этот вечер.
- Мадам предложила мосье Дюроку закрыть на задвижку дверь спальни. Она боялась Иезавели, которая где-то пряталась и молчала. Дюрок подвинул к постели секретер с двумя свечами, и два часа без устали, ничего не стыдясь и не скрывая, мадам рассказывала историю своего несчастного замужества, а мосье Дюрок тщательно и подробно записывал этот рассказ на больших пергаментных листах завещания.
Все свое состояние до последнего цента она оставляла Клодине. Старое завещание, составленное во Франции и объявлявшее наследницей эту грешницу с нечистой кожей и грязными волосами, было отменено.
Затем мосье Дюрок вышел на улицу и привел с собой двух свидетелей. Завещание было подписано, а когда свидетели удалились, Дюрок сложил листы завещания в длину и уже хотел было положить их к себе в саквояж. Вы послушайте, мистер Перли, что произошло дальше.
«Нет, нет, - возразила мадам, - оно останется со мной в эту ночь».
«Именно в эту ночь?» - удивился Дюрок.
«Я спрячу его на груди. И буду читать и перечитывать его тысячи раз. Который час теперь, мосье Дюрок?»
Дюрок извлек из кармана свой золотой хронометр и удивился. Было около часу ночи.
«Останьтесь до утра, мосье Дюрок, - попросила мадам, - не уходите».
«Мадам! - воскликнул шокированный адвокат. - Это крайне неудобно».
«У вас, наверное, много работы сегодня, мосье Дюрск?»
«Один бог знает сколько!» - прошептал Дюрок.
«Знаете что? - оживилась мадам. - Это единственная дверь из спальни. За ней - мой будуар. Поставьте этот секретер там, придвиньте его к двери, чтобы никто не мог войти сюда без вашего ведома, и работайте сколько вам нужно. Возьмите лампу и свечи. Прошу вас, - голос се прозвучал почти умоляюще, - хотя бы ради Клодины, во имя нашей старой дружбы».
Мосье Дюрок все еще колебался.
«Она выжидает где-то поблизости, - продолжала мадам Тевенэ, прижимая бумаги к груди, - пусть! Я буду это читать, и читать, и обливаться слезами. Если мне захочется спать, - глаза се лукаво блеснули, - я его спрячу. Не беспокойтесь. Не может же она проникнуть сквозь закрытые ставни и охраняемую дверь».
В конце концов адвокат уступил.
Он подвинул письменный столик вплотную к дверным косякам, загородив дверь в спальню. Закрывая дверь, он увидел мадам уже в постели за зеленым пологом в тусклом свете свечи на столике у кровати.
Ну и ночка! Я так и вижу Дюрока за его секретером в этой комнатушке без воздуха и без часов, тиканье которых помогло бы скоротать ночь. Я вижу, как он снимает очки, чтобы протереть усталые глаза, как снова нагибается над бумагами и скрипит, скрипит, скрипит пером в эти бесконечные ночные часы.
Он ничего не слышал, буквально ничего до пяти часов утра. Вот тогда он и услыхал крик, заставивший его похолодеть от ужаса, крик, похожий на мычание глухонемого.
Загороженная дверь не была заперта, и Дюрок тотчас же ворвался в спальню. Свеча на столике у кровати догорела, превратившись в крохотный кусочек воска, над которым едва теплился бледный синеватый огонек. Мадам лежала, вытянувшись в своем остроконечном ночном чепце. Пережитое вечером возбуждение, припадок раскаяния и в результате - паралич. Мосье Дюрок пытался расспросить ее, но тщетно: только глаза ее могли что-то сказать.
И тут Дюрок заметил, что завещание, которое она держала вечером, как фанатик распятие, исчезло.
«Где оно? - закричал он, забыв, что она уже не могла ответить. - Где завещание?»
Глаза мадам Тевенэ остановились на нем, затем взгляд их скользнул вниз, задержавшись на маленьком - не больше четырех дюймов - дешевом игрушечном зайце из розового плюша. Тут мадам снова взглянула на Дюрока, словно хотела подчеркнуть это. Затем глаза ее - на этот раз с тяжелым, мучительным усилием - повернулись к похожему на металлическую грелку, большому барометру, висевшему на стене возле двери. Три раза глаза ее повторили свой призыв, прежде чем пламя свечки в последний раз вспыхнуло и погасло. Завещание не было украдено, - сказал я. - Даже Иезавель не смогла бы проскользнуть сквозь закрытые ставни и дверь. Не было оно и спрятано, ведь ни один уголок в спальне не остался необысканным. И все же оно исчезло.
Я посмотрел на мистера Перли.
Выпитое бренди, как мне казалось, только успокаивало и укрепляло мои нервы. Но я бы не мог этого сказать о мистере Перли. Он слегка покраснел. Непонятное раздражение, вдруг отражавшееся в глазах и подмеченное мной еще раньше, теперь появлялось только в одном глазу, что придавало лицу его какую-то странную искривленность. Но он уже обрел прежнюю самоуверенность и хитренько улыбнулся в ответ.
Я стукнул по столу.
- Вы удостаиваете меня своим вниманием, мистер Перли?
- Какую песню пели сирены, - задумчиво сказал он, - под каким именем скрывался Ахилл среди женщин - загадки столь же необъяснимые. Для всех ли? (*2)
- Для меня наверное! - воскликнул я. - И эта тоже.
Мистер Перли протянул руку, раздвинул пальцы и принялся рассматривать их с видом собственника вселенной.
- Немного времени прошло с тех пор, как я занимался такими пустяками, - заметил он. Глаза его приняли мечтательное выражение. - Кое-какую помощь я все-таки оказал префекту парижской полиции.
- Так вы француз? Я догадывался об этом. Помогали полиции? - обрадовался я и, поймав его горделивый взгляд, тут же добавил: - Как любитель, понятно?
- Понятно, - повторил он, и его тонкая рука - было бы жестоко сравнивать ее с клешней - протянулась через стол и схватила мою. Странные его глаза горели совсем близко. - Побольше деталей, - попросил он, - чуть больше, прошу вас. Например, об этой женщине. Как вы зовете ее - Иезавель?
- Она меня встретила у дверей дома.
- А потом?
Я описал свою встречу с ней, с адвокатом, наше появление в комнате мадам, где, кроме нее, находились лохматый полисмен в кресле и мрачный доктор у постели больной.
- Эта женщина, - сказал я, отчетливо представляя себе все виденное в этой комнате, - воспылала ко мне (простите меня) непонятной страстью. Должно быть, из-за нескольких пустячных комплиментов, которые я однажды сболтнул ей в Париже.
Как я уже говорил, Иезавель не назовешь некрасивой, только бы она (опять простите меня) чаще мыла голову. Тем не менее, когда она прикоснулась ко мне и прошептала: «Вы ненавидите меня, да?» - я почти ужаснулся. Мне показалось, что я в какой-то степени ответствен за всю трагедию.
Пока мы стояли у постели, адвокат Дюрок рассказал о том, что произошло в этой комнате. Больная подтвердила это беззвучно, одними глазами. Розовый игрушечный зайка по-прежнему лежал на постели. А позади меня на стене у двери висел большой барометр.
Очевидно, для меня мадам Тевенэ снова проделала то, что уже пыталась показать своими умоляющими глазами. Она посмотрела на зайчика, затем вокруг себя (Дюрок почему-то не упомянул об этом), и только потом взгляд ее остановился на барометре.
Что это означало?
Тогда заговорил адвокат.
«Больше света! - крикнул он. - Если нельзя открыть окна и ставни, так зажгите хотя бы свечи!»
Иезавель выбежала за свечами. Дюрок принялся объяснять что-то полицейскому офицеру, причем несколько раз назвал мое имя. При первом же упоминании его лохматый полисмен смущенно вскочил и спрятал свой нож. Дюрок же подошел к доктору Гардингу и повел с ним долгий разговор шепотом.
Полицейский офицер обратился ко мне.
«Мистер Лафайет! - воскликнул он и демонстративно потряс мою руку. - Если б я знал, что это были вы, мистер Лафайет, я бы не сидел здесь, как сыч на суку».
«Вы служите в полиции, сэр, - сказал я, - можете вы объяснить то, что произошло?»
Он покачал головой.
«Ведь это французы, мистер Лафайет, а вы американец, - сказал он с полным отсутствием логики. - Если они говорят правду, сэр...»
«Допустим, что так».
«Я не могу сказать вам, где находится завещание этой старой леди, но мне уже ясно, где его нет. Его нет в этой комнате, сэр».
«Но как же...» - начал я в отчаянии.
Шелест шелкового платья Иезавели возвестил нам о ее возвращении. Она принесла свечи и жестяной коробок с новомодными спичками. Тут же она зажгла несколько свечей, укрепив их где попало без подсвечников.
Среди мебели в комнате было несколько хороших вещей. Но мраморные доски были обиты и запятнаны, позолоченные украшения поломаны. Несколько зеркал создавали иллюзорный, призрачный мир, в котором следили за мной две пары глаз: умоляющие - мадам Тевенэ и влюбленные. - Иезавели. Что-нибудь одно я бы еще вытерпел, но те и другие вместе, казалось, душили меня.
«Мистер Дюрок, - сказал лохматый полицейский, похлопывая по плечу расстроенного адвоката, - послал за нами в половине шестого утра. Когда, вы думаете, мы прибыли? В шесть часов!»
Он погрозил мне пальцем, умиляясь своей быстроте.
«С шести утра до вашего прихода, мистер-Лафайет, четырнадцать человек работало в этой комнате».
«Искали завещание?»
Лохматый полисмен зловеще кивнул в ответ.
«Солидный пол, - сказал он, топнув ногой, - и потолок, и стены. Все. Ни одного дюйма не пропустили. Считаемся ловкачами по этой части. Такие и есть».
«Но мадам Тевенэ, - настаивал я, - вчера не была инвалидом. Она могла двигаться. Если она испугалась кого-то (я не мог назвать Иезавели, само имя ее сжимало мне горло), если она испугалась и спрятала завещание...»
«Где же она его спрятала?»
«Проверили мебель?»
«С нами был мебельщик. Никаких секретных тайников, мистер Лафайет».
«А зеркала?»
«Мы отделили и задние стенки. Завещания там нет».
«Может быть, в каминной трубе?» - предположил я.
«Мы послали туда трубочиста, - с готовностью ответил мой собеседник. Каждый ответ его был хитрым, хотя и дружеским вызовом. - Что и говорить, считаемся ловкачами по этой части. Нет нигде вашего завещания!»
Розовый зайка на постели как будто посмеивался над нами. Я посмотрел на больную, на завязки чепчика у ее подбородка, еще раз на зайчика.
«А вы осматривали постельное белье?» - спросил я полицейского.
Мой косматый приятель подошел к постели мадам.
«Бедная старушка, - сказал он, словно перед ним был уже труп. И, повернувшись ко мне, добавил: - Мы подняли ее нежно, как новорожденного ребенка (разве не так, мадам?). Никаких тайников в кровати. Ничего под навесом. Ничего в пуховиках и подушках».
Он сердито нахмурился, словно все ему надоело до чертиков.
«И в этом проклятом зайце ничего нет. Мы распороли его - видите? И в барометре нет. Нигде».
Молчание тяжелое, как пыльный и затхлый воздух, повисло в комнате.
«Оно здесь, - произнес Дюрок хриплым голосом. - Оно должно быть здесь».
Иезавель стояла смиренно, потупив взор.
А я, признаюсь, потерял голову, то и дело крадучись подходил к барометру и постукивал по стеклу. Игла его, неизменно указывавшая «дождь, холод», от этого только подвигалась дальше в том же направлении.
Я едва удерживался, чтобы не стукнуть по нему кулаком. Но зато не удержался и пополз по полу в поисках какого-нибудь тайника. Пощупал я и стенки. И хотя полисмен все время повторял, чтобы никто ничего не трогал, пока он находится при исполнении служебных обязанностей, я его попросту игнорировал.
То, что задержало меня немного дольше, был шкаф, уже основательно обысканный. В шкафу висело несколько поношенных капотов и платьев мадам Тевенэ, казалось износившихся вместе с нею. А если пошарить на полке?
На полке стояло множество флаконов с духами. Боюсь, что даже сегодня наши соотечественницы считают, будто духи могут заменить им мыло и воду. Руки мадам Тевенэ подтверждали это. Но, кроме духов, на полке валялось несколько книг и смятый, запачканный вчерашний номер нью-йоркской газеты «Сэн». Завещания в нем не было, но был черный жук, который и пополз у меня по руке.
Я сбросил его с отвращением на пол и раздавил ногой. Дверцу шкафа захлопнул, сознавая свое поражение. Завещание мадам Тевенэ бесследно исчезло.
Два голоса прозвучали одновременно в этой мрачной, все еще плохо освещенной комнате. Один из них был мой собственный:
«Господи боже мой, куда же оно могло деться?»
Другой принадлежал Дюроку:
«Посмотрите на нее. Она знает!»
Он говорил об Иезавели, указывая на зеркало. Запыленное, тусклое зеркало, как и все вокруг нас. Она стояла спиной к нам и, смотрясь в зеркало, пыталась увернуться от наших взглядов, как от летящих в нее камешков.
Тотчас же с естественной грацией увертка превратилась в книксен, и она, улыбаясь, обернулась к нам. Но я уже успел подметить спрятавшуюся усмешку, слабую, как след бритвы, почти незаметный, пока не выступила кровь, - полную, издевающуюся над нами осведомленность, сверкнувшую в отраженных зеркалом широко открытых глазах.
«Вы мне говорите, мосье Дюрок?» - спросила она по-французски.
«Слушайте, - воскликнул адвокат, - завещание не пропало! Оно здесь, в этой комнате. Вы не были здесь вчера ночью, но, видимо, догадались. Вы знаете, где оно».
«А вы не способны найти его», - засмеялась Иезавель.
«Отойдите, молодой человек, - повернулся ко мне мосье Дюрок. - Я хочу спросить вас кое о чем, мадемуазель. Во имя справедливости...»
«Спрашивайте», - улыбнулась Иезавель.
«Если Клодина Тевенэ наследует предназначенное ей состояние, вы будете вознаграждены. Сверхвознаграждены! Вы же знаете Клодину, мадемуазель».
«Знаю».
«Но если новое завещание не будет найдено, наследство перейдет к вам. И Клодина умрет. Это можно предположить».
«Да, - сказала Иезавель, приложив руку к сердцу. - Вы сами, мосье Дюрок, можете удостоверить, что свеча всю ночь горела у постели мадам. Бедная женщина, которую я лелеяла и любила, раскаялась в своей неблагодарности ко мне. Она сожгла завещание в пламени свечи и развеяла пепел».
«Вы думаете?» - спросил Дюрок.
«Это можно предположить. Как вы говорите, - улыбнулась Иезавель. Тут она взглянула на меня. - Что касается вас, мосье Арман...»
Она подвинулась ближе. Я видел только ее широко раскрытые глаза. Она ничего не скрывала.
«Все в мире я бы отдала вам, - сказала она. - Не отдала бы только эту кукольную мордочку из Парижа».
«Послушайте, вы! - я был настолько возбужден, что схватил ее за плечи. - Вы не можете отдать мне Клодину. Она выходит замуж за другого».
«А вы думаете, что это имеет значение для меня? - спросила Иезавель, не отводя от меня своих зеленых глаз. - Пока вы ее все еще любите».
Что-то тихо звякнуло, как будто нож упал на пол.
Мы совсем забыли, что мы не одни, что в комнате находились еще двое, хотя они и не понимали по-французски. Мрачный доктор Гардинг теперь сидел в плюшевом кресле. Со скрещенными ногами, худыми, длинными, в узких брюках со штрипками, он походил на паука. Цилиндр поблескивал на его голове. Ножик, однако, уронил нс он, а полицейский: раньше он ковырял им в зубах, а сейчас пытался подрезать ногти.
Но оба что-то почувствовали и насторожились.
«О чем болтовня? - заорал полисмен. - Что вам пришло в голову?»
Как это ни абсурдно, но именно слово «голова» натолкнуло меня на мысль.
«Чепчик!» - закричал я по-английски.
«Какой чепчик?»
Чепчик мадам Тевенэ походил на колпак. Он был довольно велик, крепко завязан у подбородка, в нем легко можно было спрятать плотно сложенный документ - какой, вы догадываетесь. Полисмен, тупоголовый на первый взгляд, сообразил мгновенно. И как же я пожалел о сказанном! У него были добрые намерения, но ему не хватало вежливости.
Пока я успел обежать балдахин, полицейский, со свечой в одной руке, другой сорвал с головы больной злополучный чепчик. Он не нашел там завещания. Только жалкие клочья волос на облысевшей старческой голове.
Мадам Тевенэ когда-то была настоящей леди. И то, что произошло сейчас, должно быть, переполнило чашу ее унижений. Две слезы выкатились у нее из глаз и поползли по щекам. Она почти сидела сейчас на подушках. Но что-то уже порвалось в ней.
Ее глаза закрылись. Навсегда. А Иезавель смеялась.
Вот вам и конец моего рассказа. Потому я и убежал как безумный из этого дома. Завещание магически исчезло из комнаты. Л может быть, тут была действительно магия? Во всяком случае, я здесь, перед вами, растрепанный, растерянный и пристыженный.
Как только я закончил свой рассказ мистеру Перли, мне показалось, что в салуне стало много спокойней. Слабый шум доносился из театра над нашими головами. Затем все стихло.
Мистер Перли сидел за пустым бокалом так, что я не мог видеть его лица.
- У вас доброе сердце, сэр, - заметил он почти с горечью, - и я буду рад помочь вам в этой пустяковой загадке.
- Пустяковой?
Его голос был хриплый, но разборчивый. Пальцы медленно вертели бокал.
- Разрешите два вопроса.
- Два? Хоть десять тысяч!
- Больше двух не понадобится, - мистер Перли не подымал глаз. - Этот игрушечный заяц, о котором столько говорилось... Я бы хотел знать его точное положение на постели.
- Он лежал почти в ногах у больной. И посредине, если смотреть вдоль кровати.
- Так я и думал. Завещание было написано на трех листах пергамента. На обеих сторонах листа или только на одной?
- Я не рассказал вам, мистер Перли, простите. Но Дюрок сказал точно: только на одной стороне.
Мистер Перли поднял голову.
Хмель исказил его лицо, кровь прилила к нему, в глазах сверкало веселое буйство. Он был горд как сатана и полон презрения к чужому интеллекту, однако разговаривал он с достоинством и рассчитанной ясностью речи.
- Весьма забавно, мистер Лафайет, что именно я должен рассказать вам, как найти пропавшее завещание и неуловимые деньги, ведь лично для себя мне это никогда не удавалось сделать.
Он улыбнулся собственной шутке и прибавил:
- Может быть, сама простота этой загадки привела вас к ошибке.
Я уставился на него в полном замешательстве.
- Видимо, тайна была слишком ясна, слишком очевидна, - прибавил он.
- Вы смеетесь надо мной, сэр! - воскликнул я.
- Понимайте, как вам угодно, или оставьте меня в покое, - сказал мистер Перли. - Тем более... - его глаза скользнули по списку отплывающих пароходов, вывешенному на стене напротив, - тем более что я завтра уезжаю на «Парнасе» в Англию, а оттуда - во Францию.
- Я не думал вас обидеть, мистер Перли. Если можете помочь - помогите.
- Мадам Тевенэ, - начал он, заботливо наполняя пустой бокал, - спрятала завещание глубокой ночью. Вас не удивляет, что она это сделала с такой предосторожностью? Но все преувеличенное предает само себя. Иезавель не должна была найти завещания. Однако мадам Тевенэ никому не доверяла, даже пользовавшему ее врачу. Что случилось бы, если бы она умерла от удара? Полиция бы явилась немедленно и вскоре разгадала бы ее замысел: она была в этом уверена. Если бы ее хватил паралич, то все находившиеся в комнате невольно охраняли бы спрятанное завещание.
Ваша кардинальная ошибка, - продолжал бесстрастно мистер Перли, - это ваше логическое рассуждение. Вы сказали мне, что мадам Тевенэ дала вам намек, посмотрев на что-то у себя в ногах. Почему вы предположили, что это «что-то» - игрушечный зайчик?
- Потому, что он был единственным предметом, на который она могла посмотреть.
- Простите меня, но он не был этим предметом. Вы несколько раз сказали мне, что занавески вокруг постели были тщательно задернуты с трех сторон, кроме той, что обращена к двери. Делая единственно разумный вывод из этого, вы можете спокойно сказать, что занавески в ногах у больной были задернуты.
- Совершенно верно.
- После того как мадам взглянула на игрушку, сказали вы, она посмотрела вокруг. Не кажется ли вам, что она просто хотела попросить вас открыть занавески, чтобы она могла увидеть «что-то» за ними?
- Возможно, - пробормотал я.
- Не только возможно, но вполне очевидно. Сейчас я покажу вам это. Пусть ваше внимание сосредоточится на нелепом барометре, висящем предположительно вот на этой стене. Барометр показывает «холод, дождь».
Плечи мистера Перли под его военной шинелью выразительно вздрогнули.
- Значит, приближается похолодание, - сказал он, - а ведь для апреля сегодня было, пожалуй, жарко, даже знойно, а?
- Да, конечно.
- Вы сами сказали мне, - продолжал мистер Перли, рассматривая свои ногти, - что кровать была подвинута к камину так, что ноги больной почти упирались в его решетку. Предположим, что занавески у постели открыты. Мадам Тевенэ в ее сидячем положении смотрит вперед. Что она видит?
- Решетку! - воскликнул я. - Каминную решетку!
- Так. Мы уже знаем, что в комнате было жарко. А что было за решеткой камина?
- Неразожженнын уголь.
- Именно. Что нужно для того, чтобы зажечь камин? Нужен уголь, нужны щепки и, кроме этого... что еще?
- Бумага! - крикнул я.
- В этой комнате, в шкафу, - произнес мистер Перли со своей снисходительной улыбочкой, - вы нашли вчерашний номер нью-йоркской «Сэн», смятый и запачканный, - заметьте, не запыленный, а запачканный. Для того чтобы разжечь огонь в камине, обычно и берут газеты. И эта газета с вечера была приспособлена для этой цели. Но что-то другое ночью заменило ее в камине. Вы сами обратили внимание на грязные руки мадам Тевенэ.
Мистер Перли допил бренди и еще более покраснел.
- Сэр! - повысил он голос. - Вы найдете завещание, смятое, с краями, торчащими из-под наваленного угля и дров. Если бы кто-нибудь и разбросал эту кучу, он нашел бы только листы грязной бумаги, повернутые исписанной стороной внутрь и ничем не напоминающие пропавшее завещание. Все это совершенно очевидно. Ну, а теперь идите.
- Идти? - глупо переспросил я.
- Идите, говорю! - закричал он, сверкнув глазами. - Иезавель не разжигала огонь в камине - в комнате было слишком жарко. Да и полицейские, торчавшие там целый день, не позволяли ничего трогать. Но как сейчас? Ведь глаза мадам Тевенэ предупреждали вас, что нельзя зажигать камина, иначе завещание погибнет.
- Вы подождете меня здесь? - спросил я.
- Да, да. И, может быть, вы принесете счастье бедней девочке, той самой... с больными легкими.
Выбежав на улицу, я заглянул в последний раз в открытую дверь: он все еще сидел, низко склонившись, нелепый и жалкий. А я помчался вперед, подхлестываемый надеждой и волнением, как взмахами кучерского бича. Но когда я достиг цели, надежда угасла.
Лохматый полисмен встретился мне на лестнице у подъезда.
- Мы уходим, мистер Лафайет, и не вернемся больше, - сказал он приветливо. - Старая миссис, как ее там, должно быть, действительно сожгла свое завещание на свечке. Пока!
Входная дверь была не заперта. Я пробежал по темному дому и ворвался в спальню.
Покойница все еще лежала в своей большой мрачной постели. Свечи почти догорели, на полу сиротливо лежал забытый ножик полицейского.
Иезавель стояла на коленях у камина с жестяным коробком Спичек в руках. Спичка вспыхнула голубым огоньком. Рука со спичкой протянулась к каминной решетке.
- Адский огонь в руках Иезавели! - засмеялся я.
И с такой силой оттолкнул ее от решетки, что она споткнулась о стул и упала. Здоровенные куски угля с грохотом разлетелись в стороны, подымая клубы черной пыли, когда я засунул руки в камин. За углем полетели щепки. А внизу я нашел, наконец, то, что искал. Смятые листы пергамента - бесспорное завещание покойной.
- Мосье Дюрок! - закричал я. - Мосье Дюрок!
Мы с тобой, Морис, умеющие взять в руки оружие, когда это нужно, можем не стыдиться слез. Признаюсь, что слезы буквально ослепили меня. Я едва разглядел Дюрока, поспешившего на мой крик.
И, конечно, я не видел, как Иезавель втихомолку подняла нож полисмена. Я так и не заметил ничего до тех пор, пока она, подкравшись сзади, не ударила меня ножом в спину.
Успокойся, братец, теперь все уже в полном порядке. А в тот момент я даже не почувствовал боли. Я попросту предложил дрожащему от страха Дюроку вытащить этот нож. У него же я позаимствовал его вместительное пальто, чтобы скрыть следы крови. Я должен был спешить, спешить к маленькому столику под газовым рожком.
По дороге туда я тщательно обдумал свой план. Мистер Перли был, несомненно, чужим в этой стране и, видимо, сильно нуждался. Но мы же с тобой не нищие. И при всей его чудовищной гордости он, возможно, не отказался бы (за такую-то заслугу!) от суммы, которая не разорит нас, но позволит ему безбедно прожить до конца дней своих.
Я ворвался в салун и поспешил к стойке. Но тут же остановился. Столик у колонны под газовым рожком был пуст.
Не помню, как долго я простоял так. Рубашка, взмокшая от крови, прилипла к адвокатскому пальто. Тут я заметил обращенный на меня взгляд круглолицего бармена с золотым зубом. В знак уважения он даже вышел навстречу мне из-за стойки.
- Где джентльмен, который сидел за этим столом?
Мой голос прозвучал так хрипло и странно, что бармен смутился. Он решил, что я разгневан.
- Не беспокойтесь, мосье, - воскликнул он, - с этим все улажено. Мы выбросили отсюда этого пьяницу.
- Вы выбросили...
- Прямо в канаву. Он так и пополз на карачках, даже встать не мог. - Самодовольное лицо бармена так и сияло. - Заказал бутылку лучшего бренди и не мог заплатить! – Лицо его вдруг изменилось. - Господи боже, мосье, да что случилось?
- Я заказал эту бутылку.
- Он и не подумал сказать об этом, когда официант подозвал меня к его столику. Только оглядел меня сверху вниз как полоумный и сказал, что джентльмен всегда может оставить долговую расписку. Джентльмен!
- Мистер Перли - мой друг, - сказал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не убить этого бармена. - Он уезжает во Францию завтра утром. Где его отель? Где я могу найти его?
- Перли? - засмеялся бармен. - Он вам даже не назвал своего настоящего имени. И откуда только барства набрался? С верхнего Бродвея, должно быть. А на расписке подписался по-настоящему.
Вспышка надежды еще раз почти ослепила меня.
- Где, где она, эта расписка?
- Где-то у меня, - проворчал бармен, роясь в карманах, - вот. Сам не знаю, почему я ее не выбросил.
Наконец-то, Морис, я мог торжествовать.
Правда, я упал в обморок от потери крови и лихорадка не позволила мне на другой день прийти в порт, когда «Парнас» отплывал из Нью-Йорка. Я должен был оставаться в гостиничном номере и мучиться от бессонницы, пока не приобрел билеты на обратный рейс домой. Но там, где я потерпел неудачу, ты можешь преуспеть. Он отплыл на «Парнасе» в Англию, а оттуда во Францию, так он сам мне сказал. Ты можешь найти его за эти полгода. Даю тебе слово, я вырву его из нужды навечно!
«Я должен вам, - гласила его расписка, - за бутылку лучшего бренди сорок пять центов. ЭДГАР АЛЛАН ПО».
Остаюсь, Морис, твой любящий брат Арман.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.
Автор имеет в виду огромную популярность имени маркиза Лафайета. известного французского политического деятеля, участника борьбы за независимость США. - Прим. перев.
2.
Автор имеет в виду упоминающихся в «Одиссее» сирен - сказочных птиц с женскими головами, губивших своим пением всех проплывавших мимо их острова. Ахилл, или Ахиллес, - один из главных героев «Илиады».
Опубликовано:
30 января 2019 г.
ПЕРЕЙТИ В РАЗДЕЛ
ЭДГАР АЛЛАН ПО
|
