|
Осень 1942 года. Шиллонг, Индия
Дело было в Индии осенью 1942 года. Японцы захватили всю Бирму и остановились перед бенгальской границей на передышку. На пути японской армии встали горы, но японскую авиацию это не остановило. Самолёты врага нападали на суда, следующие в Калькутту с жизненно важными грузами, и наша авиация не могла с каким-либо серьёзным успехом противостоять японской - у японцев были и лучшие самолёты, и численное превосходство, и тактическая внезапность. Мы с трудом отбивали воздушные налёты на наши приграничные пункты и базы, пока наши эскадрильи не стали пополняться более современными, чем "томагавки" и "аэрокобры" истребителями "спитфайр-9".
Это был уникальный самолёт. Наконец-то мы получили истребители, способные перехватывать японские стратегические разведчики, кишмя кишевшие над всей Бенгалией. Наше командование полагало, что японцы готовятся к крупному наступлению на Восточную Индию для того, чтобы перерезать все пути, по которым американцы доставляли помощь находившемуся в критическом положении Китаю, и потому главной нашей задачей на данном этапе было расчистить небо над линией фронта от разведывательной авиации врага.
В сорок втором году у нас на Востоке не было ни одного типа истребителей, который смог бы "достать" японский стратегический разведчик "Дайна", или Ки-46 (Ki-46), как его обозначали японцы. До самого конца войны "Дайна" оставался самым лучшим стратегическим разведчиком в мире, его скорость, дальность и высота полёта вызывали изумление не только у союзников - я полагаю, что сами японские генералы так и не смогли до конца прийти в себя от того чуда, которое им подарили их конструкторы.
Но вот нашему начальству было не до изумления. "Дайны" беспрепятственно шныряли у нас над головами на недосягаемой высоте, высматривая малейшее передвижение наших поредевших в предыдущих боях войск, наблюдая за сооружением внутренней линии обороны, за перемещением кораблей нашего торгового флота и прочее, и прочее, и прочее. Низковысотные "аэрокобры" и маломаневренные "брюстеры", которыми снабжала нас метрополия, ни в коей мере не являлись противниками для "дайны", а "харрикейны", с относительным успехом применявшиеся во время "битвы за Англию" против немецких бомбардировщиков, просто не успевали по тревоге подняться на нужную высоту, да и скорость у них была маловата. Вот потому и прислали нам из Англии некоторое количество знаменитых "девяток", снабженных всем, что необходимо для успешного уничтожения безнаказанного до сих пор врага.
Я был одним из первых, кто пересел с "аэрокобры" на "спитфайр". Наша эскадрилья в то время базировалась в Шиллонге - это был единственный аэродром в той части страны, укрепленный мощной зенитной артиллерией и оборудованный надёжной системой раннего оповещения. Хотя японцы знали про этот аэродром всё или почти всё, они тем не менее не могли вывести его из строя. Не имея возможности контролировать его бомбами, они всё же контролировали его с помощью самых современных фотокамер, и как ни старались мы засекретить хоть часто того, что на аэродроме делалось, это нам мало удавалось. Были проекты перенести взлетно-посадочную полосу в джунгли и замаскировать её с помощью японской же технологии, которую они с успехом применяди на Новой Гвинее - спиленными верхушками деревьев, закрепленных на растянутых крест-накрест стальных тросах - но все джунгли в округе располагались на склонах гор, а в долине, где находился аэродром, не росло ни единого дерева. Но с прибытием "спитфайров" надобность в новой полосе отпала. Я быстро освоился с мощной и легкой в управлении машиной, и стал первым перехватчиком, способным на выполнение ответственного задания. Мне первому предстояло сразиться с неуловимой "дайной", остальные машины только заканчивали переоборудование.
Накануне японские бомбардировщики снова попытались прорваться к Шиллонгу, чтобы уничтожить новые самолёты, но им снова не повезло. Наши зенитчики знали своё дело туго, и то, что прорвалось после воздушного боя к аэродрому, так и осталось валяться на его окраинах в виде обгоревшего лома. Один из пленных японских летчиков оказался на удивление разговорчивым и рассказал, что японское командование обеспокоено усилением противовоздушной обороны аэродрома "спитфайрами" и потому спешно перебрасывает на свои передовые авиабазы в Бирме истребители нового типа, способные успешно уничтожать "спитфайры" в бою на любой высоте и на любой скорости. Больше он ничего не знал, или просто не хотел говорить.
Наши генералы, в свою очередь, тоже озадачились. На вооружении армейских частей японской армии стояли истребители «хаябуса», высокоманевренные, но с трудом набиравшие скорость свыше пятисот километров в час самолеты. Они успешно расправлялись и с «аэрокобрами», и с «брюстерами», и с «харрикейнами», «спитфайры» же им были не по зубам. Но японцы – мастера на всякие сюрпризы. Можно был всерьез ожидать, что они скоро введут в бой успешную замену уже устаревающему «хаябусе», и нашу «девятку» придется срочно модернизировать.
Как бы там ни было, а я готовился к предстоящему бою с особой тщательностью. До этого мало кому удавалось перехватить КИ-46, но я был уверен, что у меня получится. Пора было положить конец нахальному присутствию японских разведчиков в этом районе, и я должен был подать пример остальным перехватчикам, которые начнут действовать после меня. «Дайна» мог быстро забираться на высоту свыше пятнадцати километров, но «девятка» в этом не уступала, а по скорости гораздо превосходила «дайну». Мощное вооружение «спитфайра» не оставляло врагу надежды на благополучный исход боя. К тому же я в своей эскадрилье считался асом – на моем счету было пять подтвержденных побед над японскими бомбардировщиками и четыре – над истребителями. Десятым должен был быть разведчик – это был самый сложный противник в моей боевой биографии.
Стояло чистое солнечное утро пятого ноября. В девять часов служба раннего предупреждения оповестила меня, что со стороны японской авиабазы Акьяб в нашу сторону на большой высоте движется вражеский разведчик. Мой самолет давно уже был готов, я тоже. Техники запустили мотор, я в последний раз осмотрел снаряжение и взлетел.
«Дайны» еще не было видно, и я уже стал опасаться, что японский пилот испугался перехвата и изменил курс. Но нет, по радио мне сообщили, что он приближается. Я уже был на высоте семи километров, когда наконец заметил неприятеля. Японец шел гораздо выше меня, и за его моторами тянулись ослепительно-белые инверсионные струи. Я добавил обороты мотору, и запустил турбонагнетатель. Теперь за моим «спитфайром» тоже протянулся след, и я подумал, что японец, заметив перехватчик, отвернет в сторону. Но этого не произошло. «Дайна» пёр на меня, предоставляя мне самые выгодные позиции для атаки. Я подумал, что либо японец меня еще не видит, либо он сошел с ума. Ведь он должен понимать, что если не отвернет, то самое большее через десять минут я зайду ему прямо в хвост, и его не спасут ни скорость, ни высота полета.
Японец упорно не отворачивал. До него оставалось всего пару тысяч метров, и тут вдруг по радио поступило предостерегающее сообщение:
- Джеральд, в зоне боя появились истребители. Не наши.
Я остервенело закрутил головой. Высота была около девяти тысяч. Ни «хаябуса», ни знаменитый «зеро» на такой высоте появиться вряд ли смогли. Истребителей других типов у японцев в Бирме не имелось. И тут я вспомнил сообщение пленного японца.
«Вот оно что!» - подумал я с досадой. Черт побери! Наверняка это новейшие японские истребители. Накануне вылета о них никто и не подумал. Теперь мне стала понятна самоуверенность японского разведчика: наверняка он знал, что его рейд будут прикрывать истребители.
- Где они? – спросил я по радио.
- Рядом с тобой, - встревожено ответили мне. – Заходят со стороны солнца и выше…
«Так, - подумал я. «Дайны» мне уже не видать».
Передо мной со всей очевидностью встал выбор – или позорно бежать, или принять заранее невыгодный бой с неизвестными истребителями.
Если я приму бой, подумал я, то наверняка погибну. И дело даже не в том, что я один, а врагов много. Тип истребителя – вот что было самое главное. Я не знал, чего ожидать от самолета противника, на какие маневры он способен, а при каких сам доступен моим пушкам. Много в истории войн было асов, погибших только потому, что они вступали в схватку хоть с более слабым, но абсолютно неизвестным противником.
Я не мог сделать выбор, а дело решали секунды. Истребителей я еще не видел, как ни крутился, но чувствовал – они уже где-то тут, рядом, и готовятся нанести смертельный удар. Я быстро включил форсаж и сделал резкий разворот, рискуя сорваться в штопор. Но опоздал. Самолет вдруг затрясло, словно его стали резать пилой с гигантскими зубьями. Я понял, что это было. Это было попадание. В тот же момент перед самым моим носом стрелой пронеслось серебристое тело вражеского истребителя. Я довернул, намереваясь погнаться за ним, но тут за моей спиной что-то оглушительно треснуло, и я от неожиданности втянул голову в плечи, как улитка. Передо мной проскользнул еще один вражеский самолет, и я, наконец, разглядел, с чем имею дело.
Это был перехватчик, который японцы в очень малых количествах использовали в Китае для противодействия американским «летающим крепостям». Я знал о нем только, что это был скоростной, но неповоротливый самолет, и что американцы прозвали его «Тодзио», в честь генерала, захватившего власть в Японии накануне войны и отдавшего приказ о нападении на Америку.
Я задёргал рычагами, пытаясь вывести свой «спитфайр» из-под удара, но понял, что рули повреждены. Это было очень плохо. Тогда я пустил в действие закрылки, чтобы хоть как-то изменить курс. Тем временем мимо меня пронесся еще один «Тодзио», и мою «девятку» так тряхнуло, что она едва не развалилась на части. Мне нужно было во что бы то ни стало ввести самолет в пикирование, чтобы развить необходимую скорость и оторваться от противника. Я по опыту знал, что конструкция большинства японских самолетов не терпит больших перегрузок, и потому от них успешно можно было уходить с помощью резкого снижения или быстрого набора высоты. Но моя машина была смертельно ранена и почти не подчинялась мне. Японцы заходили на меня по очереди и били из пушек – я представлял сейчас очень удобную мишень. Пока что снаряды рвали фюзеляж, но каждый следующий мог угодить прямо в меня. Бронеспинка и оборудование, размещенное за ней, до поры до времени защищали меня от осколков, но вечно так продолжаться не могло. Я манипулировал закрылками до тех пор, пока «спитфайр» не перевернулся на спину и не устремился вниз, к земле.
У «Тодзио» был мощный лобастый капот двигателя, защищавший пилота от вражеского огня из передней сферы не хуже самой крепкой брони, и тонкий, как у трески, хвост, короткие, крепкие крылья, и я понял, что пикирование меня не спасет. Этот японский самолет был рожден для вертикального маневра, то есть чтобы без ущерба для своей конструкции переносить высокие и очень высокие перегрузки. Я падал, а «Тодзио» кружили вокруг меня, обреченного, и словно раздумывали, стоит ли мне нанести последний сокрушительный удар? Наконец они приняли решение. Один из них спикировал вслед за мной и выпустил из своих пушек мощную лавину свинца.
Снаряды рвались позади меня, впереди меня, слева, справа… Двигатель вспыхнул и из него повалил черный дым. Я оглянулся и увидел, что хвоста у моего «спитфайра» уже почти нет, прямо за спинкой моего кресла была пустота. Лопасти пропеллера от попадания вражеского снаряда оторвались и разлетелись в разные стороны, двигатель взорвался и стал рассыпаться искрящимися обломками. Я в панике принялся открывать фонарь кабины, чтобы выброситься с парашютом, но его заклинило, и он не хотел сдвигаться с места. Я бил по плексигласу кулаками, локтями, ногами, даже головой, но всё было тщетно. Этот плекс выдерживал удар пули, разве не мог он остановить и мою голову? Лом, который находился в кабине для аварийного открывания фонаря, унесло в невесть откуда взявшуюся дыру у меня под ногами, но дыра эта была слишком мала, чтобы выпустить из горевшей кабины меня самого. Я орал в отчаянии, не переставая сражаться с проклятым фонарем, и пламя пожара грозило скоро добраться и до меня. Но фонарь заклинило намертво и передо мной вдруг во всей своей красе встал ужасный вопрос: предстоит мне в этой кабине изжариться заживо, или же шмякнуться в ней о землю так, что мозги мои разлетятся в разные стороны на мили и мили вокруг?
«Спитфайр» падал и падал, и наконец наступил момент, когда я понял наверняка, что даже если и произойдет чудо, даже если я выберусь из этого пылающего ящика, то парашют раскрыться уже не успеет. Земля была рядом со мной, казалось – протяни руку – и можно до нее дотронуться. Меня обдало ледяным дыханием смерти. Я вспомнил про Колесо Фортуны, которое с таким эффектом дважды дарило мне спасение. Неужели все это было случайностью, и Колесо Фортуны – это лишь фикция, пища для мемуаров слишком уж удачливых дураков?
Я с трудом погасил панику, отрешенно и глубоко вздохнул и весь сжался в ожидании страшного удара. Если уж Колесо Фортуны и на самом деле существует, напоследок подумал я, то оно меня обязательно спасет, и суетиться мне без надобности.
А если нет – то об этом мне никогда не суждено будет узнать…
Удар последовал через секунду после того, как я окончательно отдался воле случая. Но я не услышал уже ни страшного треска, ни взрыва бензобаков. Моё тело скрутило в страшной перегрузке, возникшей после потрясающей смены скоростей, и я провалился… да, я провалился в небытие.
Лишь через несколько дней, придя в себя, я узнал, что Колесо Фортуны – вовсе не фикция. Оно в третий раз совершило свой чудодейственный поворот, и я выжил. С трудом, правда, но выжил. Друзья, навестившие меня в госпитале после того, как я очнулся, рассказали мне историю моего спасения.
Система оповещения прошляпила появление вражеских истребителей потому, что к месту боя они подошли на очень низкой высоте и очень высокой скорости и совсем не с того направления, с которого их могли бы ожидать. Лишь позже командование узнало, что в дело была пущена новейшая модификация «Тодзио», обладавшая огромной дальностью полета и потрясающей скороподъемностью. Благодаря своим значительно улучшенным летным характеристикам, вражеские самолеты смогли сделать большой крюк, углубиться далеко в наш тыл, а затем резко повернуть и за считанные минуты набрать высоту, на которой напали на меня. Таким образом я и превратился из перехватчика в перехватываемого. Малоповоротливые «Тодзио» с успехом применили тактику американских тяжелых истребителей – первый перехватчик неожиданно спикировал на меня еще до того, как я его засёк, ударяя из всех своих пушек, и так же стремительно вышел из боя. Остальные же лишь довершили начатое.
Тут в дело и вступило моё Колесо Фортуны. Видя, что мне уже не выкрутиться, оно произвело свое действие со всей изощренностью, на которое только было способно. Судите сами…
Мой «спитфайр», вернее то, что от него осталось, падал, объятый пламенем, и я не имел возможности из него выбраться. Фонарь заклинило, лом исчез. Я чудом не сгорел, но противопожарная переборка выдержала, и запеченного в духовке индюка из меня не вышло. Крестьяне той деревни, возле которой я упал, говорили, что я несся к земле, словно бешеный болид. Сначала казалось, что я упаду прямо на жилые дома, но «болид» снесло в сторону, и он врезался в колодец, стоявший, к счастью, в стороне от деревни. Остатки самолета взорвались, но при взрыве я почти не пострадал, потому что вместе с тяжелым бронированным сиденьем выломил пол и провалился в гулкую темноту колодца…
Да! Я просто-напросто провалился в колодец, и все, что на мне горело, потухло сразу же, как только я очутился в воде.
Да уж… При взрыве я почти не пострадал, зато пострадал уже в самом колодце. Я переломал себе руки, ноги и много всяких других костей, которые можно сломать. Ужасными ранами было покрыто все мое тело. Я здорово обгорел, пока летел в кабине. Вдобавок, я чуть не утонул. Жизнь мне спас какой-то туземец – большой друг английских летчиков. Рассказывали, что он бросился в огонь, нырнул и не дал мне захлебнуться в воде, пока не подоспела подмога и не потушила пожар. Вот я и выжил благодаря самым разным обстоятельствам.
Но не в этом была заслуга Колеса Фортуны. Совсем не в этом.
Да, я выжил только потому, что не смог открыть чертов фонарь. Но если бы я его все-таки открыл…
Вот мы и подошли к самому главному. Если бы я открыл тогда фонарь, то не было бы и всей этой истории. Понимаете, через несколько дней индусы, расчистив колодец, передали нашим ребятам на аэродром и сиденье, и парашют. И вот наши ребята, осматривая эти вещи очень тщательно, увидели нечто…
В горячке боя, если так можно было назвать эту расправу в небе, я не обратил внимания на то, что один снаряд японской пушки попал прямо в брюхо моему «спитфайру», разворотил центроплан, через который я так удачно вывалился в колодце, и угодил в тонкий броневой лист, прикрывавший меня снизу. Броневой лист разлетелся вдребезги, но осколки основательно посекли парашют, на котором помещалась моя задница. Поняли?
Парашют спас мою задницу и меня, но погорел сам. Если бы я выпрыгнул из самолета, то представлял бы, наверное, веселое зрелище для неприятельских летчиков. Вот так. И наверняка тогда я не попал бы уже в колодец, а если бы даже и попал, то вынырнул бы из него в аккурат на обратной стороне Земли.
Вот и всё, друзья мои. Моё КОЛЕСО ФОРТУНЫ славно поработало на меня во время войны, но оно сделало все, чтобы от войны той меня потом отстранить. Почти до самого окончания боевых действий в Азии и на Тихом океане я лечился в госпиталях, потом стал инструктором в летной школе, но все же судьбу не стал испытывать и уволился из авиации. К тому времени, как я переломал себе руки и ноги, на моем боевом счету так и осталось девять побед: истребители, бомбардировщики, и ни одного разведчика. Неуловимая «дайна» так и не украсила мой пантеон охотничьих трофеев той войны. Но я утешаю себя тем, что если бы меня не отвлекли «Тодзио», то я наверняка сбил бы её. Как сбил ее через несколько дней после катастрофы со мной другой летчик нашей эскадрильи. А я вышел из войны хоть и покалеченный, но непобежденный, невзирая даже на то, что за двенадцать месяцев потеря три своих самолета. Ведь я же ас, и если от девяти отнять три, то всё равно остается шесть. К тому же я выжил, и это, я думаю, законно можно прибавить к моему счету.
А как думаете вы?
КОНЕЦ ИСТОРИИ
Обновлено 14 апреля 2017 г.
08.01.2018 г.
Завершено: 24 июня 2018 г.
|
